Игра в бисер. Положения тела в пространстве. Сидя.

Между соседними столиками, где сидел знакомый между собой люд — клоуны, наездники, воздушные и партерные акробаты, — разговор не завязывался, даже по углам не видно было беседующих.

Все эти люди, гимнасты и в особенности клоуны, потешающие публику уморительными выходками, склонны к грусти, которая свойственна всем комическим актерам, а клоуны, будь то французы или англичане, даже молчаливее актеров. Усталость ли от упражнений, повседневная ли смертельная опасность, под угрозой которой они живут, делает их такими печальными и молчаливыми? Нет, тут причина иная. Когда они выходят из лихорадочного состояния, сопутствующего их работе, когда они отдыхают, когда думают, ими владеет неотступное опасение, их страшит мысль, что силу и ловкость, которые кормят их, может внезапно подорвать болезнь, какой-нибудь ревматизм, какой-нибудь пустячный изъян в механизме тела. Кроме того, они часто думают, — это их навязчивая идея, — что молодости их мускулов и связок настанет конец и что еще задолго до смерти состарившееся тело откажется работать в цирке.
Наконец, среди них имеется немало надломленных — таких, которые за время своей деятельности два-три раза срывались, а иное из этих падений приковало их к постели, быть может, на целый год; эти, хоть с виду и вполне выздоровевшие, остаются, по их же собственному выражению, надломленными, и для выполнения трюков
им теперь приходится делать усилия, которые изнуряют их и делают их такими грустными.

И.
Бабель «Король»   «…За стол садились не по старшинству. Глупая старость жалка не менее, чем
 трусливая юность. И не по богатству. Подкладка тяжелого кошелька сшита  из
 слез.

   За столом на первом месте сидели жених с  невестой.  
Это  их  день.   На
 втором месте сидел Сендер Эйхбаум, тесть Короля. Это  его  право.   Историю
 Сендера Эйхбаума следует знать, потому что это не простая история.

   Как сделался Беня Крик, налетчик и король налетчиков,   
зятем  Эйхбаума?

Как сделался он зятем человека, у которого было  шестьдесят  дойных 
коров
 без одной? Тут все дело в  налете. Всего  год  тому  назад  Беня  написал
 Эйхбауму письмо.

   "Мосье Эйхбаум, - написал он, - положите, прошу вас,
завтра  утром  под
 ворота на Софийевскую, 17, - двадцать  тысяч  рублей.  
Если  вы  этого  не
 сделаете, так вас ждет такое, что это не слыхано, и вся Одесса будет о вас
 говорить. С почтением Беня Король"….

"Император Павел дремал у открытого
окна. В послеобеденный час, когда пища медленно борется с телом,
были запрещены какие-либо беспокойства. Он дремал, сидя на высоком
кресле, заставленный сзади и с боков стеклянною ширмою. Павлу Петровичу снился
обычный послеобеденный сон.
Он сидел в Гатчине, в своем стриженом садике, и округлый купидон
в углу смотрел на него, как он обедает с семьей. Потом издали пошел скрип. Он
шел по ухабам, однообразно и подпрыгивая. Павел Петрович увидел вдали треуголку,
конский скок, оглобли одноколки, пыль. Он спрятался под стол, так как треуголка
была – фельдъегерь. За ним скакали из Петербурга.
– Nous sommes perdus... – закричал он хрипло жене из-под
стола, чтобы она тоже спряталась.
Под столом не хватало воздуха, и скрип уже был там, одноколка
оглоблями лезла на него.
Фельдъегерь заглянул под стол, нашел там Павла Петровича и сказал ему:
– Ваше величество. Ее величество матушка ваша скончалась .
Но как только Павел Петрович стал вылезать из-под стола,
фельдъегерь щелкнул его по лбу и крикнул: – Караул!
Павел Петрович отмахнулся и поймал муху.
Так он сидел, выкатив серые глаза в окно Павловского дворца, задыхаясь от пищи и тоски, с жужжащей
мухой в руке, и прислушивался.
Кто-то кричал под окном «караул» . (...)" Ю. Тынянов, "Поручик Киже".

Рекс Стаут

"...Ниро Вулф сидел с закрытыми глазами в своем огромном кресле за письменным столом.... "
Как обычно...

Джек Лондон "Убить человека"
..Однако миссис Сетлиф не хотелось так скоро отпустить своего вора. Нельзя сказать, чтобы ее увлекала романтика этого приключения, — она была для этого слишком уравновешенной женщиной. Но в нем было что-то необычное, волнующее, и это занимало ее. Кроме того, она теперь знала, что ей нечего опасаться. Этот человек, несмотря на свою тяжелую челюсть и суровые глаза, был удивительно послушен. И где-то глубоко в ее сознании мелькала мысль о восхищении и изумлении знакомых, когда они узнают… Жаль было упустить такой случай…

— Вы так и не объяснили, почему для вас ограбить — значит взять то, что вам причитается, — сказала она. — Присядьте вот сюда, к столу, и расскажите об этом.
Она придвинула себе стул, а незнакомца усадила напротив. Настороженность, видимо, не покидала его: глаза его зорко поглядывали вокруг, возвращаясь к женщине с затаенным восхищением, но останавливались на ее лице лишь ненадолго, а когда она говорила, он больше прислушивался к другим звукам, чем к ее голосу. Он ни на минуту не забывал о револьвере, который лежал на углу стола между ними, повернутый рукояткой к его правой руке.

Он был сын Запада, уши и глаза которого были всегда настороже, когда он смело рыскал по лесам и равнинам, не знал, что под столом, около ноги его собеседницы, находилась кнопка электрического звонка. Он никогда и не слышал о такой выдумке, его бдительность и осторожность здесь были бессильны.

— Если даже то, что вы сказали, правда, — возразила миссис Сетлиф, — все же грабеж остается грабежом. И это никак не послужило бы вам оправданием на суде.

— Знаю. То, что справедливо, не всегда законно. И вот поэтому-то я так неспокойно сижу здесь и разговариваю с вами. Это вовсе не значит, что мне не по душе ваше общество. Нет, вы мне очень нравитесь, но мне никак нельзя угодить в лапы полиции. Я знаю, что они со мной сделают! В тяжелые времена, когда нет работы, люди становятся отчаянными. А те, у кого можно поживиться, тоже ожесточаются и срывают зло на всяком, кто попадется им в руки. Если бы меня сейчас схватили, то меньше чем десятью годами мне никак не отделаться. Поэтому я и хочу поскорее убраться отсюда.

— Нет, подождите, — она жестом пыталась удержать его и одновременно сняла ногу с кнопки звонка, которую время от времени нажимала, — вы даже не сказали мне, как вас зовут. .

Сергей Козлов "Разрешите с вами посумерничать"

..— Можно сесть? — спросил Заяц.
— Садись, — сказал Медвежонок. И Ёжик с Медвежонком тоже сели.
— А как мы будем сумерничать? — спросил Заяц.
Ёжик промолчал.
— Сиди в сумерках и молчи, — сказал Медвежонок.
— А разговаривать можно? — спросил Заяц. Ёжик опять промолчал.
— Говори, — сказал Медвежонок.
— Я в первый раз сумерничаю, — сказал Заяц, — поэтому не знаю правил. Вы не сердитесь на меня, ладно?
— Мы не сердимся, — сказал Ёжик.
— Я как узнал, что вы сумерничаете, я стал прибегать к твоему, Ёжик, дому и глядеть во-он из-под того куста. Во, думаю, как красиво они сумерничают! Вот бы и мне! И побежал домой, и стащил с чердака старое кресло, сел и сижу…
— И чего? — спросил Медвежонок.
— А ничего. Темно стало, — сказал Заяц. — Нет, думаю, это не просто так, это не просто сиди и жди. Что-то здесь есть. Попрошусь, думаю, посумерничать с Ёжиком и Медвежонком. Вдруг пустят?
— Давайте помолчим, — сказал Ёжик. — Послушайте, как тихо!
Заяц с Медвежонком смолкли и прислушались. Над поляной, над лесом плыла осенняя тишина.
— А что, — шёпотом спросил Заяц, — теперь делать?
— Это мы сумерничаем? — прошептал Заяц. Медвежонок кивнул.
— До темноты — молчать?. .

...Над самыми верхушками ёлок показалась золотая долька луны.
От этого Ёжику с Медвежонком вдруг стало на миг теплее. Они поглядели друг на друга, и каждый почувствовал в темноте, как они друг другу улыбнулись.

"Взор ее притягивала постель, на которой сидел тот, кого еще совсем недавно бедный Иван на Патриарших прудах убеждал в том, что дьявола не существует. Этот несуществующий и сидел на кровати.
Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый – пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней.. .
Воланд широко раскинулся на постели, был одет в одну ночную длинную рубашку, грязную и заплатанную на левом плече. Одну голую ногу он поджал под себя, другую вытянул на скамеечку. Колено этой темной ноги и натирала какою-то дымящеюся мазью Гелла.. .
Несколько секунд длилось молчание. «Он изучает меня» , – подумала Маргарита и усилием воли постаралась сдержать дрожь в ногах.
Наконец Воланд заговорил, улыбнувшись, отчего его искристый глаз как бы вспыхнул:
– Приветствую вас, королева, и прошу меня извинить за мой домашний наряд.. .
Воланд взял с постели длинную шпагу, наклонившись, пошевелил ею под кроватью и сказал:
– Вылезай! Партия отменяется. Прибыла гостья.. .
– Ни в каком случае, мессир, – справившись с собой, тихо, но ясно ответила Маргарита и, улыбнувшись, добавила: – Я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы заплатили бы недурные деньги, если б имели возможность ее напечатать.. .
Он протянул руку и поманил к себе Маргариту. Та подошла, не чувствуя пола под босыми ногами. Воланд положил свою тяжелую, как будто каменную, и в то же время горячую, как огонь, руку на плечо Маргариты, дернул ее к себе и посадил на кровать рядом с собою.. .
Нога разболелась, а тут этот бал, – продолжал Воланд.
– Позвольте мне, – тихо попросила Маргарита.
Воланд пристально поглядел на нее и пододвинул к ней колено.
Горячая, как лава, жижа обжигала руки, но Маргарита, не морщась, стараясь не причинять боли, втирала ее в колено.
– Приближенные утверждают, что это ревматизм, – говорил Воланд, не спуская глаз с Маргариты, – но я сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне на память одной очаровательной ведьмой, с которой я близко познакомился в тысяча пятьсот семьдесят первом году в Брокенских горах, на чертовой кафедре... "

"Экройд сидел в кресле перед камином в той же позе, в какой я его оставил. Голова его свесилась набок, а над воротничком поблескивала витая металлическая рукоятка. "