Скрипач. . .Смычок в твоей руке - волшебное перо...?

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое тёмный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял её однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,

И когда пылает запад и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервётся пенье,

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймёшь тогда, как злобно насмеялось всё, что пело,

В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.

И тоскливый смертный холод обовьёт, как тканью, тело,

И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!

Но я вижу — ты смеёшься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Гумилёв

О. Мандельштам

За Паганини длиннопалым.. . (Скрипачка)

За Паганини длиннопалым
Бегут цыганскою гурьбой —
Кто с чохом чех, кто с польским балом,
А кто с венгерской немчурой.

Девчонка, выскочка, гордячка,
Чей звук широк, как Енисей, —
Утешь меня игрой своей:
На голове твоей, полячка,
Марины Мнишек холм кудрей,
Смычок твой мнителен, скрипачка.

Утешь меня Шопеном чалым,
Серьезным Брамсом, нет, постой:
Парижем мощно-одичалым,
Мучным и потным карнавалом
Иль брагой Вены молодой —

Вертлявой, в дирижерских фрачках.
В дунайских фейерверках, скачках
И вальс из гроба в колыбель
Переливающей, как хмель.

Играй же на разрыв аорты
С кошачьей головой во рту,
Три чорта было — ты четвертый,
Последний чудный чорт в цвету.

А. К. Толстой
...
Он водил по струнам; упадали
Волоса на безумные очи,
Звуки скрыпки так дивно звучали,
Разливаясь в безмолвии ночи.
В них рассказ убедительно-лживый
Развивал невозможную повесть,
И змеиного цвета отливы
Соблазняли и мучили совесть;
Обвиняющий слышался голос,
И рыдали в ответ оправданья,
И бессильная воля боролась
С возрастающей бурей желанья,
И в туманных волнах рисовались
Берега позабытой отчизны,
Неземные слова раздавались
И манили назад с укоризной,
И так билося сердце тревожно,
Так ему становилось понятно
Всё блаженство, что было возможно
И потеряно так невозвратно,
И к себе беспощадная бездна
Свою жертву, казалось, тянула,
А стезёю лазурной и звездной
Уж полнеба луна обогнула;
Звуки пели, дрожали так звонко,
Замирали и пели сначала,
Беглым пламенем синяя жжёнка
Музыканта лицо освещала…

Играл скрипач в осеннем сквере, я тихо слушал и стоял.
Я был один — по крайней мере, я никого не замечал.
Я плакал, и дрожали руки, с пространством переплетены.
И пусть я знал, что лгали звуки, но я боялся тишины.
И пусть я был в том состояньи, в котором смерти ждёт больной,
но в страшном этом ожиданьи я разговаривал с собой.
Я был вполне подобен богу, я всё на свете понимал.
Скрипач закончил понемногу, я тихо слушал и стоял.
Стоял и видел чьи-то лица и слышал говорок чужой.
Так жизни свежая страница открылась вся передо мной.
...Мир станет чистым, будет новым, подобным сердцу твоему,
лишь подчеркни молчанье словом и музыкою — тишину.. .
(Борис Рыжий)



Скрипач - с руками белоснежными,
когда расселись птицы страшные
на проводах, сыграл нам нежную
музыку - только нас не спрашивал.
В каком-то сквере, в шляпе фетровой -
широкополой, с черной ниточкой.
Все что-то капало - от ветра ли -
с его ресницы, по привычке ли?

Пытались хлопать, но - туманные -
от сердца рук не оторвали мы.
Разбитые - мы стали - странные,
а листья в сквере стали алыми.
Ах, если б звуки нас не тронули,
мы б - скрипачу - бумажки сунули.
- Едино - ноты ли, вороны ли, -
он повторял, - когда вы умерли.
(Борис Рыжий)

Булат Окуджава
МУЗЫКАНТ

Музыкант играл на скрипке, я в глаза ему глядел,
Я не то чтоб любопытствовал - я по небу летел.
Я не то чтобы от скуки, я надеялся понять,
Как умеют эти руки эти звуки извлекать

Из какой-то деревяшки, из каких-то бледных жил,
Из какой-то там фантазии, которой он служил.
А еще ведь надо в душу к нам проникнуть и поджечь.
А чего с ней церемониться, чего ее беречь.

Счастлив дом, где пенье скрипки наставляет нас на путь.
И вселяет в нас надежду; остальное - как-нибудь.
Счастлив инструмент, прижатый к угловатому плечу,
По чьему благословению я по небу лечу.

Счастлив тот, чей путь недолог, пальцы злы, смычок остер,
Музыкант, соорудивший из души моей костер.
А душа, уж это точно, ежели обожжена,
Справедливей, милосерднее и праведней она.
1983

Mark Keller

Паганини стоит на эстраде один.
Перед ним зал чернеет молчащий.
Покажи, о, скрипач номер один,
Что такое скрипач настоящий!

Хватит хамам кривляться, и хватит жестоко
Им глумиться, галдеть и кричать!
Пусть во славу небес запоет одинокий,
Виртуозный смычок скрипача!

Вижу: бегают бледные тонкие пальцы.
Вижу: хмуриться черная бровь.
От пассажей лихих, от штрихов итальянца
В жилах публики бесится кровь.

Паганини играет блестяще и смело,
Дум-эмоций своих не стыдясь.
Злопыхатели в зале глядят онемело:
В их сердцах только зависть и грязь.

Прямо к небу, к Всевышнему пенье возносится.
Пой, смычок! И скользи по струне.
Плачут ангелы в небе. Трепещет и корчится
Мефистотеля тень на стене.