Литер. ассоциации на тему "скорбь"? "Искренна скорбь того, кто плачет втайне. " Джордж Байрон

Н. Гумилев

АДАМ

Адам, униженный Адам,
Твой бледен лик и взор твой бешен,
Скорбишь ли ты по тем плодам,
Что ты срывал, еще безгрешен?
Скорбишь ли ты о той поре,
Когда, еще ребёнок-дева,
В душистый полдень на горе
Перед тобой плясала Ева?
Теперь ты знаешь тяжкий труд
И дуновенье смерти грозной,
Ты знаешь бешенство минут,
Припоминая слово — «поздно» .
И боль жестокую, и стыд,
Неутолимый и бесстрастный,
Который медленно томит,
Который мучит сладострастно.
Ты был в раю, но ты был царь,
И честь была тебе порукой,
За счастье, вспыхнувшее встарь,
Надменный втрое платит мукой.
За то, что не был ты как труп,
Горел, искал и был обманут,
В высоком небе хоры труб
Тебе греметь не перестанут.
В суровой доле будь упрям,
Будь хмурым, бледным и согбенным,
Но не скорби по тем плодам,
Неискупленным и презренным.

Фазиль Искандер "Скорбь"
...
Он смотрел и смотрел на обыкновенное лицо русской женщины. В обычном
смысле оно не было ни уродливым, ни красивым. Но сейчас оно было
необыкновенным. Она молча смотрела в какую-то непомерную даль, и лицо ее
светилось тихой, безропотной скорбью. Оно светилось скорбью и все понимало.
Оно вмещало в себе всю скорбь мира, и он почувствовал, что оно вмещает в
себе и скорбь по его матери, словно не хуже него знает о ее
самоотверженно-мужественной, терпеливой жизни. И он вспомнил, что всю жизнь
скорбь была главным выражением лица его матери, но он так привык к этому
выражению, что не понимал его. И только сейчас понял. И эта женщина, которая
была намного моложе не только его матери, но и его самого, вдруг показалась
ему похожей на его мать.
В своей жизни он видел немало хорошеньких, милых, красивых женских лиц.
И только теперь, потрясенный, понял, что впервые видит прекрасное лицо.
И ему вдруг захотелось рухнуть на колени перед этой женщиной и
поцеловать ее руку в знак благодарности, что ее скорбь вмещает в себе и
скорбь по его матери, и сказать ей все, что не успел сказать своей матери.
Однако он не двигался, а только смотрел на ее лицо. Он знал, что даже
если бы аэропорт был пуст и не было ни одного свидетеля, он бы не пал перед
ней на колени. Он был сыном своего времени, и постыдный стыд перед
откровенностью благоговения мешал ему это сделать.
Чем откровеннее хамство на этой земле, подумал он, тем более стыдится
себя любовь. И сколько раз в жизни он бывал ранен и цепенел более всего от
образованного хамства! Человек рождается грамотным или безграмотным, вдруг
подумал он. Человек, родившийся грамотным, читая книги, расширяет свою
грамотность. Человек, родившийся безграмотным, читая книги, только
усугубляет свою безграмотность. Вот почему страшнее всех культурный хам. Под
грузом культуры он как под мешком, который нельзя сбросить, и потому он
нетерпим, раздражен, яростен и лишен мудрости, ибо под грузом мешка
невозможно быть мудрым. Вероятно, только великая, всепроникающая скорбь даже
из хама может сделать человека, думал он, глядя на лицо этой женщины.
И он смотрел и смотрел на это скорбящее, светящееся скорбью лицо,
обращенное в непомерную даль. И ему почему-то становилось легче,
просветленнее. В этом мире все прекрасное скорбит, подумал он, и все
скорбящее прекрасно. И он вдруг с абсолютной уверенностью понял, что только
скорбь прекрасна и только скорбь спасет мир. И разве случайно, что лицо
Богоматери всегда скорбно?.. .

"-- Хочу остаться один, --говорю я.
-- А не следовало бы сперва.. . --говорит кто-то.
-- Нет, --отвечаю я. --Уходите, не трогайте.
Потом я смыл с нее кровь. Я одеревенел. Я причесал ее. Она остывала. Я
перенес ее в мою постель и накрыл одеялами. Я сидел возле нее и не мог ни о
чем думать. Я сидел на стуле и смотрел на нее. Вошла собака и села рядом со
мной. Я видел, как изменялось лицо Пат. Я не мог ничего делать. Только
сидеть вот так опустошенно и глядеть на нее. Потом наступило утро, и ее уже
не было. " (Э. М. Ремарк "Три товарища")

"Я сижу и гляжу на все скорби мира, на весь его гнет
и стыд,
Я слышу рыданья, припадок рыданий юношей, полных
раскаянья после дел уже сделанных,
Я вижу убогую жизнь старухи, гонимой своими детьми,
умирающей полной отчаянья, скорбной, худой,
Я вижу, как муж обращается дурно с женой, я вижу, как
соблазнитель вовлекает в обман юных женщин,
Я вижу, как ревность и жжет и грызет, как любовь
без ответа старается спрятаться, я вижу все это здесь
на земле,
Я вижу все то, что свершают сраженье, чума, тирания,
узников вижу и мучеников,
Я вижу голод на море, смотрю, как матросы жребий
бросают, кто будет убит, чтобы жизнь других сохранить,
Я вижу, как наглые люди заносчиво унижают рабочих,
теснят бедняков, и негров, и всех угнетенных;
Все это - всю эту низость и пытку, которой конца нет,
я все это взором объемлю,
Вижу, слышу, молчу. " У. Уитмен, пер. К. Бальмонт.

Приведенной в вопросе мудрости Байрона можно противопоставить мудрость Шекспира, сказавшего: "Говори, изливай свою скорбь! Немая боль сжимает сердце и может разбить его. "

Екклесиаст. Ветхий завет.

Александр Пушкин

Странник

Однажды странствуя среди долины дикой,
Незапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
"Что делать буду я? Что станется со мной? "

II

И так я сетуя в свой дом пришел обратно.
Уныние мое всем было непонятно.
При детях и жене сначала я был тих
И мысли мрачные хотел таить от них;
Но скорбь час от часу меня стесняла боле;
И сердце наконец раскрыл я по неволе.

"О горе, горе нам! Вы, дети, ты жена! -
Сказал я, - ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе! "

III

Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли.
Но думали, что ночь и сна покой целебный
Охолодят во мне болезни жар враждебный.
Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхал
И ни на миг очей тяжелых не смыкал.
Поутру я один сидел, оставя ложе.
Они пришли ко мне; на их вопрос, я то же,
Что прежде, говорил. Тут ближние мои,
Не доверяя мне, за должное почли
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем
Меня на правый путь и бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Всё плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец, они от крика утомились
И от меня, махнув рукою, отступились
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны, и кому суровый нужен врач.

IV

Пошел я вновь бродить - уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег,
Духовный труженик - влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор - и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный -
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит. "
- "Коль жребий твой таков, -
Он возразил, - и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе? "
И я: "Куда ж бежать? какой мне выбрать путь? "
Тогда: "Не видишь ли, скажи, чего-нибудь"-
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
"Я вижу некий свет",- сказал я наконец.
"Иди ж, - он продолжал: - держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай! "- И я бежать пустился в тот же миг.

V

Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть - оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата.

Скорбь о любимом человеке животного которого ты редко сможешь увидеть иль вопще не когда ты скучаешь хочешь его увидеть но не можешь.