Почему именно песня Марсельеза стала гимном Франции, что с ней связано?

Злосчастное решение о возвращении старого советского гимна сопровождалось и сопровождается кивками в сторону французов: вот, дескать, цивилизованный народ, а свою "Марсельезу", связанную с кровавым якобинским режимом, любят и охотно её поют. На мой взгляд, это интересный вопрос, стоящий того, чтобы в нём разобраться.

Ну, во-первых, не все французы так уж любят свой гимн: многие находят несовременными все его заклинания и героический пафос. Что там за враг, "поднявший стяг кровавый"? Нынче горизонт чист, так что нет причины напрягаться (разве что для футбольных матчей можно сделать исключение). Невдомёк им, что героика "Марсельезы", хоть и рождена конкретными обстоятельствами, в которых рождалась республика, обращена в вечное, ибо, вообще говоря, героика есть один из элементов, на которых воспитывается нация.

Существуют, однако, более серьёзные и гораздо более обоснованные претензии к гимну – они исходят из того понимания Французской революции, которое за последние двадцать-тридцать лет окрепло в академических кругах Франции. Я могу говорить здесь о нём лишь предельно кратко. [Подробнее я писал о нём в статье "Взгляд из Бастилии на Зимний дворец". – "Эон", № VI, 1999.] "Новый взгляд" на революцию (у него, впрочем, были предшественники – А. Токвиль и И. Тен) трактует её, как "великую неудачу". Она хорошо начиналась, но в какой-то момент сорвалась с разумных оснований и, очертя голову, устремилась к "светлым горизонтам", где хозяином положения оказалась жаждущая крови чернь.

Вместо необходимого обновления получился истерический разрыв с прошлым, а увлечение импровизацией привело к легитимации исторически случайного и спонтанного. Толчея крикунов, назвавшая себя громким именем “Национального Конвента” (и фактически представлявшая ничтожное меньшинство нации), стала чуть ли не самой бестолковой властью, известной на тот момент истории, увязшей в словесах за полной неспособностью делать реальное дело. Конечный результат был печальным: выбившись из ритма, Франция утратила не только прежнюю устойчивость, но и прежний динамизм, и уже во второй половине XIX в. уступила своё положение "вождя народов" соседям, Германии и Англии.

Для французов, опьянявших себя памятью о революции, под звуки славной "Марсельезы", такой взгляд – что холодный душ.

Жёсткой критике подверглась и наполеоновская, эпопея, ставшая естественным продолжением революции. Безумные походы, тоже совершавшиеся под звуки "Марсельезы", в итоге ничего не дали Франции, вернувшейся к своим дореволюционным границам; напротив, они высосали из неё все соки. Пытаясь заглотить остальную Европу, страна надорвалась и стала незаметно сползать к уровню второстепенной державы (что стало очевидным полвека спустя, когда французскую армию легко разбили пруссаки).

Повторю, однако, что "новый взгляд" на революцию и ее наполеоновское продолжение остаётся достоянием главным образом академических кругов; в толщу нации он ещё, судя по всему, проникает слабо. Будет ли он распространяться дальше? Скорее всего, да.

Но и в этом случае французы вряд ли окажутся от "Марсельезы". Потому что в революции, которую она, символизирует, была, несомненно, и своя правда. Она была в блестящих тирадах героя Бомарше (чью пьесу Наполеон назвал "революцией уже в действии"), и во всеобщем одушевлении, какое вызвал в стране созыв Генеральных штатов, и скрижалях "Декларации прав человека и гражданина", великого документа, оказавшего мощное воздействие на весь последующий ход европейской истории. И то, что ветер обновления переменился потом на "чёрный ветер" слепого буйства, не отменяет того, что обновление было объективно необходимо и что его хотело подавляющее большинство французов.

И с наполеоновской эпопеей не так всё просто. Череда звонких побед, одержанных в те поры французским оружием, льстит национальному са

франция республика!