"Из океана толпы, из моря ревущего, нежно дошла до меня капля одна"...о ЧЕЛОВЕЧНОСТИ в произведениях.

Разучились ценить человечность...
Кто-то добрый по-новому - лох...
В моде выгода и бессердечность...
Мир от шелеста денег оглох...
Измеряется в крупных купюрах
Всё, что раньше ценилось душой...
Если девушка искренна - дура,
Ведь не ценит бумажник чужой...
А на фото мелькают не лица...
Крупным планом не видно глаза...
Чаще яхты, отели, столицы,
Будто не о чем больше сказать...
Ежедневно за счастьем погоня
У людей от зари до зари...
Но не знают о жизни законе -
Счастье то, что имеешь внутри...
Будь богатым душой и однажды
Прибыль даст этот твой капитал...
Не продайся за шелест бумажный,
Чтоб рабом этих денег не стал...
Деньги портить людей не умеют,
Просто маски срывают с людей...
Кто-то делится тем, что имеет...
Кто-то прячет в кормушке своей...
Доброта - это классика, люди!
Это нужно во все времена...
Кто-то скуп и по внешности судит,
Ведь уже вместо сердца "цена"...
А кому-то важнее намного
Продвигаться навстречу мечте,
Не забыв человечность и Бога,
Не сыграв на чужой простоте...
Равнодушие - страшный диагноз,
От него умирает душа...
А впоследствии - зависть и наглость
Человечность убьют не спеша...
Может лучше доверчивость всё же?
Может лучше любовь, чем расчёт?
Бог дающим воздаст и поможет...
У берущих судьба отберёт...

(Взято с просторов интернета, размещено СветИК на http://millionstatusov.ru/stihi/chelovechnost.html )

Андрей Вознесенский

Не купить нас холодной игрушкой,
механическим соловейчиком!
В жизни главное - человечность -
хорошо ль вам? красиво? грустно?

Край мой, родина красоты,
край Рублева, Блока, Ленина,
где снега до ошеломления
завораживающе чисты.. .

В. Астфьев
Царь-рыба

«…— Ну, как ты тут, одна-то? — полюбопытствовал Аким, дожидаясь, когда смеркнется, совсем погаснет за лесом клок неба, будто смазанный йодом ожог, обезвреженный по бокам зеленкой, — закат сулит хлесткий утренник, он поторопит в путь последнюю птицу, стронет с верховьев последние косяки рыбы, боящейся промерзнуть со льдом до дна; вот-вот отрежет за берегами и шугой багаж, хранящийся в устье Эндэ, без того багажа, без припасов им пропадать на стану. Все здесь определено, рассчитано на одного, не хворого человека. — Ну дак как же одна-то тут зимогорила?
— Эля! — прошелестело из угла.
— Эля! — подхватил Аким. — Я знаю. — И, продолжая мысленно жить своими заботами, повторил: — Эля! Очень приятно! — споткнулся, вскочил, нашарил ее в углу: — Поднялась! Заговорила! Вот хорошо! Вот славно! — и дальше объяснялся, точно с глухонемой: — Надо мне. Груз! Груз, понимаешь, груз! Перевозить поскорее, припасаться. Мяса, рыбы заготовить…
— Гога! — прервала его девушка.
Аким осекся, поерзал на топчане.
— Пропал Гога, — мрачно произнес он, — ушел. Заблудился…
— Го-га… не может… — точно на ощупь собирая слова во фразу, не соглашалась девушка.
«Может, милочка, может! Тайга и не таких сковыривала, — заспорил Аким и удивился: — Ишь, как он ей мозги-то запудрил! Верит, а?!»
— Ногу подвернул, может, на медведя напоролся? Сорвался с утеса, в оплывину попал… тайга-а!
Эля всхлипнула, вжалась дальше в угол. Пазы в углу прелые, сыро. Аким молча вытянул ее из угла, приспустил на постель, укрыл, погладил по мягкой голове. На темечке, детски запавшем, теплела тоненькая кожа — опять жалко сделалось живого, беспомощного человека, прямо до крику жалко.
— Эля, слушай меня.
— Да-а.
— Я охотник-промысловик. Это мое зимовье. Ты после расскажешь, как сюда попали. Покуль слушай, че скажу.
Разделяя слова, будто диктуя в школе, Аким рассказал ей все о себе и о том, что им необходимо делать, чтоб не задрать лытки кверху; ей как можно скорее поправляться и быть терпеливой, все остальное он обмозгует, обломает, сделает, и они не пропадут.
— Жить-то хочешь ведь, правда?
— Жи-ы-ы-ыть!
— Вот правильно! Стало-ть, не плачь, не бойся меня. Останешься одна, тоже не бойся. Я буду все время с тобой. Только багаж…
Он настойчиво, изо всех сил старался убедить ее в чем-то. Эля напряглась, слушая, но поняла лишь, что этот единственный возле нее живой человек тоже куда-то уходит, и она вцепилась в него острыми пальцами, тряслась всем телом, всхлипывала, светилась слезами в темноте.
— Ну, ну, е-ка-лэ-мэ-нэ! Как же? Пропадем же!..
Она так и уснула, скорее утешилась сном, держа в слабой горсти его рукав. Аким осторожно разжал хрупкие пальцы, посидел еще возле больной, повздыхал и, наладив все необходимое для существования: еду, питье, лекарства, тихо вылез из избушки. Розка, увидев ружье, радостно заповизгивала, запрыгала. Аким поймал ее, прижал собачью морду.
— Тихо ты! — прислушался: в избушке ни звука.
В несколько уже коротких дней, загнав себя до полусмерти, изодрав шестом ладони в лоскутья, Аким поднял к стану багаж. Не в силах поесть, разуться, залезть в спальный мешок, он воспаленными, слезящимися глазами уставился на Элю, пытаясь что-то вспомнить, сообразить, но ничего уже не могла его тяжелая головушка, он упал на лапник, проспал почти сутки..."

Шел Господь пытать людей в любови,
Выходил он нищим на кулижку.
Старый дед на пне сухом в дуброве,
Жамкал деснами зачерствелую пышку.

Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке, с клюшкою железной,
И подумал: "Вишь, какой убогой, -
Знать, от голода качается, болезный".

Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь...
И сказал старик, протягивая руку:
"На, пожуй... маленько крепче будешь".

Жираф
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Николай Гумилёв.

в стихах иль в прозе? в прозе много, например,
Собор парижской Богоматери. В. Гюго