Книга, в которой большой любитель мордобоя неплохо разбирался в художественной литературе.

Понимаю что не то произведение. Но смешно и до сих пор актуально!

МИХАИЛ ЗОЩЕНКО

ЛЕТНЯЯ ПЕРЕДЫШКА

Конечно, заиметь собственную отдельную квартирку — это всё-таки как-никак мещанство.
Надо жить дружно, коллективной семьёй, а не запираться в своей домашней крепости.
Надо жить в коммунальной квартире. Там все на людях. Есть с кем поговорить. Посоветоваться. Подраться.
Конечно, имеются свои недочёты.
Например, электричество даёт неудобство.
Не знаешь, как рассчитываться. С кого сколько брать.
Конечно, в дальнейшем, когда наша промышленность развернётся, тогда можно будет каждому жильцу в каждом углу поставить хотя по два счётчика. И тогда пущай сами счётчики определяют отпущенную энергию. И тогда, конечно, жизнь в наших квартирах засияет как солнце.
Ну, а пока, действительно, имеем сплошное неудобство.
Для примеру, у нас девять семей. Один провод. Один счётчик. В конце месяца надо к расчёту строиться. И тогда, конечно, происходят сильные недоразумения и другой раз мордобой.
Ну, хорошо, вы скажете: считайте с лампочки.
Ну, хорошо, с лампочки. Один сознательный жилец лампочку-то, может, на пять минут зажигает, чтоб раздеться или блоху поймать. А другой жилец до двенадцати ночи чего-то там жуёт при свете. И электричество гасить не хочет. Хотя ему не узоры писать.
Третий найдётся такой, без сомнения интеллигент, который в книжку глядит буквально до часу ночи и больше, не считаясь с общей обстановкой.
Да, может быть, ещё лампочку перевёртывает на более ясную. И алгебру читает, что днём.
Да закрывшись ещё в своей берлоге, может, тот же интеллигент на электрической вилке кипяток кипятит или макароны варит. Это же понимать надо!
Один у нас такой был жилец — грузчик, так он буквально свихнулся на этой почве. Он спать перестал и всё добивался, кто из жильцов по ночам алгебру читает и кто на вилках продукты греет. И не стало человека. Свихнулся.
И после того как он свихнулся, его комнату заимел его родственник. И вот тогда и началась форменная вакханалия.
Каждый месяц у нас набегало по счётчику, ну, не более двенадцати целковых. Ну, в самый захудалый месяц, ну, тринадцать. Это, конечно, при контроле жильца, который свихнулся. У него контроль очень хорошо был поставлен. Он, я говорю, буквально ночи не спал и каждую минуту ревизию делал. То сюда зайдёт, то туда. И всё грозил, что топором разрубит, если найдёт излишки. Ещё удивительно, как другие жильцы с ума не свихнулись от такой жизни.
Так вот, имели в месяц не свыше двенадцати рублей.
И вдруг имеем шестнадцать. Пардон! В чём дело? Это какая же собака навертела такое количество? Или это вилка, или грелка, или ещё что.
Поругались, поругались, но заплатили.
Через месяц имеем обратно шестнадцать.
Которые честные жильцы, те прямо говорят:
— Неинтересно жить. Мы будем, как подлецы, экономить, а другие току не жалеют. Тогда и мы не будем жалеть. Тогда и мы будем вилки зажигать и макароны стряпать.
Через месяц мы имели по счётчику девятнадцать.
Ахнули жильцы, но всё-таки заплатили и начали наворачивать. Свет не тушат. Романы читают. И вилки зажигают.
Через месяц имели двадцать шесть.
И тогда началась полная вакханалия.
Одним словом, когда докрутили счётчик до тридцати восьми рублей, тогда пришлось прекратить энергию. Все отказались платить. Один интеллигент только умолял и за провод цеплялся, но с ним не посчитались. Обрезали.
Конечно, это сделали временно. Никто не против электрификации. На общем собрании так и заявили: дескать, никто не против и в дальнейшем похлопочем и включимся в сеть. А пока и так ладно. Дело тем более к весне. Светло. А там лето. Птички поют. И свет ни к чему. Не узоры писать. Ну, а зимой — там видно будет. Зимой, может, снова включим электрическую тягу. Или контроль устроим, или ещё что.
А пока надо летом отдохнуть. Устали от этих квартирных делов.
1929

Басни Крылова например. Мордобоец был знатный, и в литературе разбирался.

М. Б. Высоцкий?

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф.

Детям вечно досаден их возраст и быт,
И дрались мы до ссадин, до смертных обид,
Но одежды латали нам матери в срок,
Мы же книги глотали, пьянея от строк.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз.
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь мы, не знавшие войн,
За воинственный клич принимавшие вой,
Тайну слова "приказ", назначенье границ,
Смысл атаки и лязг боевых колесниц.

А в кипящих котлах прежних войн и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов,
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.

И злодея следам не давали остыть,
И прекраснейших дам обещали любить,
И друзей успокоив и ближних любя,
Мы на роли героев вводили себя.

Только в грезы нельзя насовсем убежать,
Краткий век у забав, столько боли вокруг.
Постараться ладони у мертвых разжать
И оружие принять из натруженных рук.

Испытай, завладев еще теплым мечом
И доспехи надев, что почем, что почем!
Разберись, кто ты - трус иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг,
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг,
Оттого, что убили его, не тебя.

Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал,
По оскалу забрал - это смерти оскал,
Ложь и зло, погляди, как их лица грубы,
И всегда позади воронье и гробы.

Если мяса с ножа ты не ел ни куска,
Если руки сложа, наблюдал свысока,
А в борьбу не вступил с подлецом, с палачом,
Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем.

Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почем,
Значит, нужные книги ты в детстве читал.