«ЧТОБЫ ПОМНИЛИ...» Его фраза: «Да здравствует всё, благодаря чему, мы, несмотря ни на что!» стала любимым афоризмом +

З. Паперный

Чего же он кочет?

(пародия на роман Всеволода Кочетова "Чего же ты хочешь?" ("Октябрь", NN 9-11, 1969))

Советская девушка Лера Васильева вышла замуж за итальянца Спада, тезку Муссолини. Вначале ее муж назвался просто Беном, и она, ни о чем не подозревая, поехала с ним в Италию, к Бениной матери. Все там было не как в Москве. В магазинах были товары. Это было пугающе непривычно. "Что-то тут не так", — насторожилась Лера.

Антонин Свешников писал картины стилем рюс.

— Мистер Свешников, — спросил его один иностранец, — вас устраивает метод соцреализма?

— Нет! — ответил Свешников, густо окая.

У рабочего человека Феликса Самарина не было конфликтов отцов и детей с отцом.

— Давай, отец, потолкуем, — сказал сын.

— Изволь, — согласился отец, — но только если о заветном. Размениваться на пустячки не намерен. Что тебя заботит, сынок?

— Две заботы сердце гложут, — чистосердечно признался Феликс, — германский реваншизм и американский империализм. Тут, отец, что-то делать надо. И еще одна закавыка. Давно хотел спросить. Скажи, пожалуйста, был тридцать седьмой год или же после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой?

— Тридцать седьмой! Это надо же! — уклончиво воскликнул отец. Его взгляд стал холодней, а глаза потеплели.

— Уравнение с тремя неизвестными, — сказал он молча, — икс, игрек, зек.

Оборудованный по последнему стону запкаптехники шпион-фургон был рассчитан на демонтаж советской идеологии, психологии и физиологии. В нем ехали: германский немец штурмбанфюрер Клауберг, хитро сменивший свою фамилию на Клауберга же, итальянский русский Карадонна-Сабуров, Юджин Росс и -

многоразнопестроликонациональная мисс Порция Браун.

Росс — это бокс, Браун — это секс. Она была крупнейшей представительницей модного сейчас на Западе сексистенциализма. Ее постель имела рекордную пропускную способность. В сущности, это была не постель, а арена яростной борьбы двух миров. Мисс Порция Браун не просто отдавалась — она наводила мосты.

Наш выдающийся (в правую сторону) писатель Василий Булатов приехал в ихнюю Италию. Булатов был даже не инженер, а офицер человеческих душ. Ему было мало их изваевывать — он хотел их завоевывать.

— Зовите меня просто Сева, — удивительно просто и демократично сказал Василий Петрович Булатов Лере Васильевой. "Он похож на горного кочета, расправляющего свои орлиные крылья, — подумалось Лере Васильевой, и что-то где-то в ней радостно екнуло. — А как просто держится: вот уж ни за что не скажешь, что талантливый".

Порция Браун приступила к работе.

— Можно, я буду вас звать просто Фелей? — тихо спросила она, прижимаясь к Феликсу Самарину бедром со вделанным микрофончиком.

В ее бедре что-то щелкнуло.

— Опять короткое замыкание, — грубо выматерилась мисс на одном из иностранных языков. Ей, космополитке, было все равно, на каком.

Василий Булатов был человеком слова. И дела. Его девизом было "Слово и дело". Он помог Лере Васильевой вернуться домой из итальянской глуши.

Взволнованная, она ходила по московским улицам.

— Ну и что с того, что в магазинах нет товаров, — спорила она с Бенито, — но ведь нету наших советских товаров, а не их показной трухи.

Стоило Василию Булатову столкнуться с людьми с законченным высшим образованием — его жизнь становилась невыносимой: сразу же насмешки, желание сказать ему побольней, покомпрометационней. Если бы не встречи с неискушенным в литературе читателем — совсем бы пропал.

Людей он называл ласково-уменьшительно: винтики. Себе отводил роль отвертки. Вернее — завертки.

Булатов не терпел Булатов — тех, что бренчат о последних троллейбусах.

— Ну почему последний? — искренне недоумевал он под одобрительный гул и сочувственный хохот рабочего класса. — Что у нас, троллейбусов мало, что ли?
Булатов неудержимо рвался в будущее. Его любимым выражением было: осади вперед!

"Кому я? Для кого? Если "я" только для себя - какого чёрте мне такая жизнь?".
"Шучу - следовательно, существую".

"Союз писателей состоит не из писателей, а из членов Союза писателей".
==========================
"В одно время в Москве отменили звуковые сигналы.
Машинам запрещалось гудеть, трамваям - звенеть. В тот день я сел в такси... Водитель сидел мрачный, нахохлившийся, видимо чем-то расстроенный.
Я беззаботно его спросил:
- Ну, как вы теперь будете обходиться без сигналов?
Он, не оборачиваясь, угрюмо ответил:
- Будем давить молча."

Точная цитата...
Да здравствует всё ТО, благодаря чему мы, несмотря ни на что

ЕСЛИ Я ЧЕГО НАПИСАЛ
Увлечение поэтом приходит по-разному. В лирику Пастернака я вживался годами. Строчки как будто медленно “распускались” передо мной — как диковинные растения. А потом постепенно становились естественными, оставаясь странными, ни на что другое не похожими.

Маяковский на меня обрушился.

Пастернак-лирик ничего от меня, читателя, не требовал, а Маяковский — повелевал, грозил, умолял. Уклониться было невозможно.

Будучи сам фанатиком, он был окружен и фанатически преданными друзьями и столь же пламенными недругами.

Так — то восторженно, то ругательно — его встретили многие как поэта в 1912 году, так же — то возвеличивая, то осуждая — говорят и спорят о нем сегодня.

Лиля Юрьевна Брик в этом смысле разделила его судьбу. Ее имя окружено легендами, слухами, порой самыми недоброжелательными отзывами и, наоборот, восторженными похвалами и комплиментами.

Чем больше я вчитывался в стихи Маяковского, знакомился с воспоминаниями современников, чем больше беседовал с людьми из его окружения, тем больше интересовал меня образ женщины, которая была рядом с ним почти всю его творческую жизнь. Они познакомились и сошлись, чтобы не расставаться, в 1915 году.

Маяковского увидеть я не мог. Когда он застрелился, мне было 11 лет. Став исследователем его творчества, я встречался и говорил о нем с Корнеем Чуковским, Виктором Шкловским, Василием Катаняном, мужем Лили Брик в ее последние годы, с некоторыми женщинами, близко знавшими поэта. И долгие годы ждал случая — познакомиться с Лилей Юрьевной.

Первая встреча произошла в начале 1953 года, сорок лет назад. Она была драматической. Расскажу, как было, хотя и выгляжу я здесь не в выигрышном свете.

В 40—50-е годы я, маяковед, как это ни грустно признаться, рассматривал и оценивал поэта довольно правоверно, что ли. Футуризм, без которого нет молодого Маяковского, тогда еще казался мне опасным течением.

В январе 1953 года в Москве состоялась большая дискуссия о Маяковском. Ее организовала “Литературная газета”, где я тогда работал. Самые ожесточенные споры развернулись как раз вокруг вопроса о футуризме, его роли в творчестве автора “Облака в штанах”.

Выступая на дискуссии, я критиковал те работы, где о Маяковском говорилось как о деятеле, агитаторе, пропагандисте — но только не как о лирике. При этом о футуризме я отзывался в общепринятом тогда смысле.

На дискуссию пришла Лиля Юрьевна вместе с Василием Катаняном. Ей был тогда 61 год, но поверить в это было трудно — она выглядела гораздо моложе, во всем ее облике, манере держаться, во взгляде — живом, заинтересованном, устремленном прямо на собеседника — ничего “пожилого” не было.

В антракте между заседаниями я увидел, что она и Катанян направляются ко мне. Не стану описывать свое волнение — передо мной предстала вестница из “мира Маяковского” — героиня, подруга, близкий друг поэта.

Лиля Юрьевна сказала:

— Напрасно вы повторяете слова о футуристах: они, мол, вредно влияли на поэта. Маяковский был настолько сильной личностью, что никто так просто влиять на него не мог. Скорее уж он сам на футуристов влиял. Я хочу с вами обо всем этом поговорить, не здесь, конечно, — чтобы вы не заблуждались. Приходите к нам домой, я буду рада рассказать вам о Маяковском. Мне кажется, вы чувствуете его как поэта, но не так его оцениваете.

То время (всего несколько месяцев оставалось до смерти Сталина) было эпохой не только государственной лжи, насилия, преступлений, но и — своего рода общего гипноза. В таком загипнотизированном состоянии находился и я.

Забегая вперед, скажу, что мое дальнейшее общение с Лилей Юрьевной, встречи, беседы — все это как бы “расколдовывало” меня, помогало увидеть поэта не таким, каким он “должен быть” по официальному мнению, а каким был на самом деле...

афоризмом +

никого не смущает отсутствие вопроса? Принцип этого спам-аккаунта