"12 СТУЛЬЕВ-90": Кто сидел на козлах гербовой кареты, проносящейся в Москве мимо Воробьянинова? Почему он отвернулся? +

"...Карета несла на себе герб МКХ, предназначалась для перевозки мусора, и её дощатые стенки ничего не отражали. На козлах сидел бравый старик с пушистой седой бородой. Если бы Ипполит Матвеевич знал, что кучер никто иной, как граф Алексей Буланов, знаменитый гусар-схимник, но, вероятно, окликнул бы старика, чтобы поговорить с ним о прелестных прошедших временах." Ипполит Матвеевич отвернулся с разочарованием.
"...На извозчике Остап ехать отказался. - Это карета прошлого, - сказал он брезгливо, - в ней далеко не уедешь..." Остап процитировал строчку из стихотворения русской поэтессы Раисы Адамовны Кудашевой, впоследствии ставшей "крылатой фразой". В пьесе Максима Горького "На дне" эту фразу произносит Сатин.
Стареет всё - и не только кареты ушли в прошлое -литература стареет тоже. Например, кто сейчас вспомнит когда-то "бессмертный" роман Ивана Шевцова "Тля"? Людям нелегко расставаться со своим прошлым, но... Стремительно и неотвратимо надвигающийся прогресс уничтожает книги бумажные, заменяя их книгами бездушными, электронными. Целая эпоха литературы - литература советская постепенно уходит в небытие. Более того, весь советский период истории пытаются забыть, очернить и испоганить. За примерами ходить далеко не надо, примеры повсюду. С другой же стороны, на то он и прогресс, мы не будем ему противиться, с восторгом воспринимая все новшества, действительно облегчающие нам жизнь.

"12 стульев" и "Золотой теленок" ведь это талантливый ремейк романа Гоголя и про гусара схимника там есть точно же такой рассказ в себе как и короткая повесть о капитане Копейкине в "Мертвых душах"
Притча о гусаре такая же квинтэссенция романа Двенадцать стульев как и "Легенда о Великом Инквизиторе" в "Братьях Карамазовых" и к современному писательскому процессу имеет самое непосредственное отношение, а именно к его оторванности от всяческой жизни не прикладным своим значением а значением духовным
Да, оно "прикладнее" как то ближе к телу, против клопов не попрешь
Но ежели нет духовного то и клопы никому не интересны.
Вот так я определяю "карету современной литературы". А "прошлого" ли она карета и насколько прошлого, это мне не интересно как и она сама

Но и без прошлого никуда.

Б. Рыжий
Если в прошлое, лучше трамваем
со звоночком, поддатым соседом,
грязным школьником, тётей с приветом,
чтоб листва тополиная следом.
Через пять или шесть остановок
въедем в восьмидесятые годы:
слева — фабрики, справа — заводы,
не тушуйся, закуривай, что ты.
Что ты мямлишь скептически, типа
это всё из набоковской прозы, —
он барчук, мы с тобою отбросы,
улыбнись, на лице твоём слёзы.
Это наша с тобой остановка:
там — плакаты, а там — транспаранты,
небо синее, красные банты,
чьи-то похороны, музыканты.
Подыграй на зубах этим дядям
и отчаль под красивые звуки,
куртка кожаная, руки в брюки,
да по улочке вечной разлуки.
Да по улице вечной печали
в дом родимый, сливаясь с закатом,
одиночеством, сном, листопадом,
возвращайся убитым солдатом.
…
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота!
Представь себе… А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.