Ю́рий Кублано́вский - поэт, эссеист, публицист, критик, искусствовед.
В сумерки
Морозные листья оканта,
белила в холщёвой суме…
Как много ума и таланта
не женского в этой зиме!
Сквозь посвист зазывного ветра
ты вслушайся, если не лень,
в псалом, распеваемый Гердой,
которую носит олень
и лёд выбивает копытом
от снежных вершин – до двора,
где бегает с горлом открытым,
гоняя в хоккей, детвора.
Осёдлывай, дочка, салазки,
тебя покатает отец,
он знает волшебные сказки
о вечном влеченье сердец.
1972
С. Кистенёвой
Вдруг шепоток недолгий:
– Копи царя Бориса,
Красная слобода
где-то в верховьях Волги…
Антоновки и аниса
был урожай тогда.
И дотемна играли
в городки пацаны.
А у отцов – медали,
лица обожжены.
Там, как запретный пряник
иль дорогой трофей,
прятал киномеханик
в круглых коробках змей.
Много позднее сшила
мать, изумив родных,
из светлого крепдешина
платье для выходных.
Падкий на золотишко
маугли сникших рощ,
соберу-ка я рюкзачишко,
чтоб оставался тощ.
Осени подмалёвки...
Будет вопрос решён
даже без поллитровки.
Только держись, ветровки
сплющенный капюшон!
Возле Волги
Отель, преемник старого дебаркадера,
вморожен в прибрежный лёд.
В темноте там слышатся скрипы, шелест:
видно, не до дна проморожено русло
и ищет выход себе шуга.
Ничего за окном не видно под утро,
разве что размытый шар фонаря
ещё не погас – но кому он светит
Бог весть.
Каждый раз возвращаясь к себе на родину
отстоять над холмиком матери панихиду,
боковым зрением замечаю
имена знакомые на надгробьях.
И смиряюсь с убылью прежней веры
в воскрешение Лазаря русских смыслов,
заставлявшей сутками биться сердце.
Там погостных рощ в серебре руно,
а за ним от будущих вьюг темно.
Тишина такая, как не бывает. Но,
оскользнувшись вдруг на мостках скрипучих,
мнится, слышу давний ответ уключин,
когда в майке, свой потерявшей цвет,
форсировал Волгу в 15 лет.
Иван да Марья
Иван-да-марья да львиный зев
мироточили окрест когда-то
давно в полуденный разогрев.
Ищи-свищи теперь виноватых
в засилье нынешнего репья.
И палисад с сиротой рябиной
необитаемого жилья
нам отвечает тоской звериной.
Давно заволжское вороньё
угомонилось уж в кронах сосен.
А годы, годы берут своё
с заплечным грузом, чей вес несносен –
из-за коробочки порошка
зубного явно не с рынков новых,
ветровки, занятой у дружка
на время северных дней суровых.
Была ведь молодость без угла,
узкоколейкой тряслись в вагонце,
и ты в испуге, что ночь прошла
кивнула на киселёк в оконце,
где отразилось твоё лицо
поверх бегущего перелеска
....
У других отторжение, вспомнят — вздрагивают,
ничего её не любя.
А меня Россия затягивает,
втягивает в себя.
Война и мир
Снова старик Солярис
в дальнем углу вселенной
воспроизводит что-то:
усадебные ворота,
боярышник и физалис,
жизни клочок смиренной…
Муаровой промельк юбки
упрямицы, верной трону,
и никакой уступки
заезжему фанфарону,
вернее сказать, поэту.
Уснувший на сеновале,
он сделался схож к рассвету
с охотником на привале.
Некогда там, далече,
и бытовалось проще,
и помиралось легче,
как светотени в роще,
откуда в окошко пташка
влетела и растрепала
сальный темляк на шашке
покойного генерала.
2011