Райнер Мария РИЛЬКЕ (4 декабря 1875—1926) — один из самых влиятельных поэтов-модернистов ХХ века, автор одного романа

За полгода до смерти Рильке напишет проникновенное
стихотворное послание Марине Цветаевой,
своему дорогому русскому другу .
И Рильке открывает послание возвышенным утешением -
себе и своему адресату; не надо печалиться о падающих звёздах,
говорит он;
они если и потери, то "потери во вселенную", а ато значит -
не исчезновение в небытие, а возвращенье "в начало начал",
в непоколебимую полноту мироздания. "Уменьшить не может
уход наш священную цифру" - такова его, Рильке, формула
закона поэтического бессмертия.

Элегия
(Марине Цветаевой-Эфрон)

О растворенье в мирах, Марина, падучие звезды!
Мы ничего не умножим, куда б ни упали, какой бы
новой звездой! В мирозданье давно уж подсчитан итог.
Но и уменьшить не может уход наш священную цифру:
вспыхни, пади, — все равно ты вернешься в начало начал.

Стало быть, все — лишь игра, повторенье, врашенье по кругу,
лишь суета, безымянность, бездомность, мираж?
Волны, Марина, мы море! Звезды, Марина, мы небо!
Тысячу раз мы земля, мы весна, Марина, мы песня,
радостный льющийся гром жаворонка в вышине.
Мы начинаем, как он, — осанной, но темная тяжесть
голос наш клонит к земле и в плач обращает наш гимн.
Плач.. .Разве гимну не младший он брат — но склоненный?
Боги земли — они тоже хотят наших гимнов, Марина.
Боги, как дети, невинны и любят, когда мы их хвалим.
Нежность, Марина, — раздарим себя в похвалах.

Что назовем мы своим? Прикоснемся дрожащей рукою
к хрупкому горлу цветка. Мне пришлось это видеть на Ниле.
Как спускаются ангелы и отмечают крестами двери невинных,
так и мы — прикасаемся только к вещам: вот эту не троньте.
Ах, как мы слабы, Марина, отрешены — даже в самых
чистых движеньях души. Прикоснуться, пометить — не больше.
Но этот робкий порыв, когда одному из нас станет
невмоготу, когда он возжаждет деянья, -
жест этот мстит за себя — он смертелен. И всем нам известна
эта смертельная сила: ее сокровенность и нежность,
и неземной ее дар — наделять нас, смертных, бессмертьем.

Небытие.. .Припомни, Марина, как часто
воля слепая влекла нас сквозь ледяное преддверье
новых рождений.. .Влекла — нас! Влекла воплощенное зренье,
взгляд из-под тысячи век. Всего человечьего рода
сердце, что вложено в нас. И как перелетные птицы,
слепо тянулись мы к дальней невидимой цели.

Только нельзя, Марина, влюбленным так много
знать о крушеньях. Влюбленных неведенье — свято.
Пусть их надгробья умнеют, и вспоминают под темной
сенью рыдающих крон, и разбираются в прошлом.
Рушатся только их склепы; они же гибки, как лозы,
их даже сильно согнуть значит сделать роскошный венок.
Легкие лозы на майском ветру! Неподвластны
истине горького «Вечно» , в которой живешь ты и дышишь.
(Как я тебя понимаю, о женский цветок на том же
неопалимом кусте! Как хочу раствориться в дыханье
ветра ночного и с ним долететь до тебя! )
Каждый из нас, уверяли боги, — лишь половина.
Мы ж налились дополна, как полумесяца рог.
Но и когда на ущербе, когда на исходе, —
цельность сберечь нашу может лишь он — одинокий,
гордый и горестный путь над бессонной землею.

Читают не только СОНЕТЫ Рильке, но и его переписку с
Мариной Цветаевой!

Валезанские катрены
Мадам Жанне Сепибю де Пре

Край молчаливый, где безмолвствуют прозренья,
край, где свое вино,
где помнит каждый холм о первом дне творенья,
где время продлено.

Край этот слишком горд, чтоб веку покоряться,
меняющему всех;
предпочитает он, счастливый, повторяться,
как вяз и как орех.

Край, где без новостей повсюду говор ясных
неистощимых вод,
и эти гласные средь каменных согласных
струятся круглый год.
--
Ты видишь луч среди лучей отвесных,
где мрачная сосна,
альпийский луг для ангелов небесных,
которым даль видна?

Где, облекая горные вершины,
царит голубизна,
там высятся воздушные кувшины
для твоего вина.
--
Дух летних дней, блаженный жар святыни,
воскресная хвала;
курчавым лозам в запахе полыни
слышней колокола.

Пыль на дороге или Вознесенье:
земные облака
в безоблачном краю, где воскресенье
придет наверняка.
--
О алтари, украшенные в срок
оливой, теревинфом, но едва ли
сады забудут маленький цветок,
задушенный, когда его срывали.

Алтарь ты видишь? Он со всех сторон
скрыт лозами; там виноградник целый.
Пречистая благословила зрелый
дар, пожиная колокольный звон.
--
Послушен конь. Вокруг лиловой розы
высокая трава, куда ни глянь;
рядами расположенные лозы
готовят небу царственную дань.

Край пламенный, где небо мы обрящем,
поднявшись по крутым ступеням гор,
когда поймем, что в здешнем настоящем
таится твердью с давних пор.
--
Здесь воспевать привыкла жизнь былое,
не разрушая завтрашнего дня;
хлеб, небо, ветер в каждом прошлом слое
находим, настоящее храня.

Мы древности здесь тоже не накличем,
хоть ею дышит каждая межа;
земля довольна всем своим обличьем,
днем первым неизменно дорожа.
--
Клематис вырос и свисает;
он ускользает, но вьюнок
живую изгородь спасает:
уже заплел он все, что мог.

Дорога в зарослях красна
от ягод солнечного цвета;
не осень ли обречена
стать соучастницею лета?
--
Облик матери являет
тот, кто о ней говорит;
жажду память утоляет
и потому здесь царит.

Плечи холмов невысоки,
даль чуть повыше парит
и сама себе творит
здесь пречистые истоки.
--
Земля, почия безмятежно,
здесь брезжит сообразно роли
звезды; униженная нежно
в небесном ореоле.

В пространстве чистом бродит взор,
небесной привлечен лавиной;
здесь измеряется простор
лишь песней соловьиной.
--
Смотрите: час вечерний серебрится
металлом чистым с чистой высоты,
покуда на земле не воцарится
гармония спокойной красоты.

Древнейшая земля, она готова, звезда,
покинувшая небосвод,
меняясь день за днем, вписаться снова
звучаньями своими в голос вод.
--
Художник-ветер этот край берет,
субстанцией захвачен и задачей
и над землею крепкой и горячей
петь начинает в свой черед.

Никто проворного не остановит впредь,
ничто не ускользнет от этого напора,
но затихает вдруг он, чтобы рассмотреть
свое творенье в зеркале простора.
--
Книга бабочки - полет,
не имеющий границы,
если крылышки - страницы,
а сиянье - переплет.

Медлит на краю цветка,
но читать не успевает,
так как запахи впивает
разные издалека,

и любуясь лепестками,
подражает им сама,
очень схожая с клочками
от любовного письма;

написали, разорвали,
клочья выбросили в сад,
и дождется адресат
этой весточки едва ли.
перевод В. Микушевича

Сонеты к Орфею
Сонет 5

Не ставьте камня. Только дайте розе
Его цветами каждый год ласкать.
Ведь он - Орфей. Его метаморфозы
Во всем и всюду. Незачем искать

Других имен. И тот же в каждом пенье
Орфей-певец. Он входит и идет.
Не чудо ль, если он и роз цветенье
На пару дней порой переживет?

Как вам уразуметь его уход?
Да он и сам страшится, исчезая.
Покуда слово в бытности растет -

Он сам исчез, и мы напрасно ищем.
Рук не натрудит лира, ускользая.
Он слух напряг в движенье наивысшем.
перевод Д. Щедровицкого

Ночная картинка.
У театра стало тише.
Лишь фонарь бросает свет
и глядится фатом в крыши
лакированных карет.

И мигают все короче
свечи. Полночь глубока.
Как заплаканные очи,
светят окна чердака.

Уставши от мельканья тысяч прутьев,
её глаза c трудом приемлют свет.
Ей прутья кажутся границей сути:
кругом лишь прутья - дальше мира нет.

В её шагах упругость, сила, цепкость,
в кружении - безвыходность одна,
здесь жажда воли, вогнанная в клетку,
в неволе жить навек обречена.

Порой зрачков завеса распахнётся,
в них промелькнёт подобие следа,
сквозь мышцы образ вихрем пронесётся
и вмиг исчезнет в сердце навсегда.
Райнер Мария Рильке

***
Райнер Мария Рильке — "Записки Мальте Лауридса Бригге"
Райнер Мария Рильке - один из крупнейших поэтов XX столетия, родился в Праге, где провел детство и юность, жил в Берлине, Париже, Швейцарии. Основой своего жизненного восприятия и опыта Р. М. называл русскую культуру. Он дважды побывал в России, был знаком с Львом Толстым и Репиным, переписывался с Борисом Пастернаком и Мариной Цветаевой. Мировую славу поэту принесли его сборники "Книга образов", "Часослов", "Новые стихотворения" и другие. Однако поэзия и проза на равных конкурировали в творчестве Рильке. "Записки Мальте Лауридса Бригге" являются его самым значительным прозаическим произведением. В этом причудливом романе-витраже, описывающем "повседневный ужас" обыденной жизни, Рильке более чем на тридцать лет предвосхитил художественные открытия литературы экзистенциализма.

Я зачитался, я читал давно, с тех пор как дождь пошёл хлестать в окно. Весь с головою в чтение уйдя, не слышал я дождя...

"Теперь обречены мы дни за днями спасаться от мороза в тесной шкуре, всегда настороже, чтобы над нами не взяли вверх разгневанные бури. В ночи мерцает лампы кроткой пламя, и веришь свету ты, глаза прищуря. Утешься там, под снеговым покровом уже растет стремленье к чувствам новым..." Р. М. Рильке

Ночное небо и звездопад.
Сверх меры мир в пространстве небосвода,
запасы света в дальних закромах.
Как странно нам величие исхода,
но как близки прощание и страх!

Звезда упала. На устах у всех
за нею вслед желанье просияло:
что истекло и что нашло начало?
Кто провинился? Чей искуплен грех?

Можно ограничиться цитированием великих поэтических текстов РМР, ведь стоит назвать его имя, как в памяти вспыхивает множество незабываемых встреч с его поэзией, которая тут же окликает не только города и веси, но и имена как минимум двух русских поэтов, оставивших глубокий след рядом с его именем.
Можем ли мы сказать лучше гениальных современников о нем? – Вряд ли. Я могу лишь повторить вслед за ними: «Великий обожаемый поэт! Я не знаю, где окончилось бы это письмо и чем бы оно отличалось от жизни, позволь я заговорить в полный голос чувствам любви, удивления и признательности, которые испытываю вот уже двадцать лет. Я обязан Вам основными чертами моего характера, всем складом духовной жизни. Они созданы Вами. Я говорю с Вами, как говорят о давно прошедшем, которое впоследствии считают истоком происходящего, словно оно взяло оттуда свое начало». (БП)
Эти трое оставили, кроме поэтических признаний в любви друг другу, кроме феноменальных текстов и посланий на Тот свет («Новогоднее» МЦ!), выдающийся сборник писем, который отличает небывалая целостность, высота звучания, третье измерение — глубина, которая подымает сказанное над головой, унося в заоблачные выси. Смысл общения и духовной связи этих трех поэтов определил сам Рильке в стихах к Цветаевой:
Касаемся друг друга. Чем? Крылами.
Издалека ведем свое родство.
Поэт один. И тот, кто нес его,
Встречается с несущим временами.
Рядом с именем Рильке хочется вспомнить имя еще одного поэта - И. А. Бродского, оставившего потрясающее эссе «Девяносто лет спустя» об одном из многих (запомнившихся в богатыревских переводах) и одном из самых непостижимых по красоте стихотворений Рильке «Орфей. Эвридика. Гермес». Текст написан Рильке в 1904 году, но ИБ высказывает предположение о том, что это сильнейшее из творений поэзии 20 века, поскольку стихотворение не только уникально по живописному решению, но оно вторгается в такие глубины психики, какие и после Фрейда-Юнга-пр, до сих пор неведомы:
В тех странных копях обитали души,
Прожилками серебряной руды
Пронизывая тьму. Среди корней
Кровь проступала, устремляясь к людям,
Тяжёлой, как порфир, казалась кровь.
Она одна была красна. Там были
Никем не населённые леса,
Утёсы и мосты над пустотою.
И был там пруд, огромный, тусклый, серый.
Навис он над своим далёким дном,
Как над землёю — пасмурное небо.
Среди лугов тянулась терпеливо
Извилистая длинная дорога
Единственною бледною полоской.
И этою дорогой шли они…..

Если нет знака вопроса в теме, то обидно за любимого поэта Степана Герке