Не за людьми, а за безлюдием
бегу, как фуга за прелюдией,
а иногда и за токкатой.
Которое тысячелетие
бегут по небу тучи летние
и тенью - по земле покатой.
Бегу, и на бегу бежима,
и движима, но недвижима,
и потираю переносицу.
Но выше дерева стоячего
и выше облака ходячего
сквозная тень моя проносится.
---
Неправда ли, поэт сказал,
что слух давно мне отказал,
а я и не заметил
и, собираясь на вокзал,
замешкался и запоздал,
стихов своих не встретил...
И вот теперь они в толпе
блуждают сами по себе,
в толкучке привокзальной,
без слов, без эха и т. п.,
и не плеснуть им по судьбе
волною в берег дальный.
---
Кто я? Что я? Где я?
И какая мне идея
присветила на земле,
в этом долгом корабле,
не дошедшем до конечной,
знаю: чаю жизни вечной,
но пока не невидим
этой жизни чад и дым,
вот чем душу выручаю:
встретить то, чего не чаю.
стихотворение, посвященное Чеславу Милошу
И тогда я влюбилась в чужие стихи,
шелестящие так, что иные кривились: "Шипенье"
И оттуда, наверное, многие проистекли
для меня и несчастья, и счастья. Теперь я
присяжной переводчик, профессионал,
по ночам шелестящий страницами Даля,
поверяющий щебет по русским забытым словам
и бормочущий вслух, как над книгой гадальной.
Но спасибо за то, хоть не знаю кому,
не себе и не Богу, не случаю и не ошибке,
что, шепча в заоконную парижскую тьму,
я робею по-прежнему, прежде чем выстукать перевод на машинке.
Не себе и не Богу, не случаю и не призванью -
языку, что любовному поверил признанью.
ЧЕСЛАВ МИЛОШ (1911—2004)
CAMPO DI FIORI
В Риме на Кампо ди Фьори
Корзины маслин и лимонов,
Булыжник вином забрызган
И лепестками цветов.
Креветок розовых груды
На лотках у торговок,
Черного винограда
Охапки и персиков пух.
Здесь, на Кампо ди Фьори,
Сжигали Джордано Бруно,
Палач в кольце любопытных
Мелко крестил огонь,
Но только угасло пламя -
И снова шумели таверны,
Корзины маслин и лимонов
Покачивались на головах.
Я вспомнил Кампо ди Фьори
В Варшаве, у карусели,
В погожий весенний вечер,
Под звуки польки лихой.
Залпы за стенами гетто
Глушила лихая полька,
И подлетали пары
В весеннюю теплую синь.
А ветер с домов горящих
Сносил голубками хлопья,
И едущие на карусели
Ловили их на лету.
Трепал он девушкам юбки,
Тот ветер с домов горящих,
Смеялись веселые толпы
В варшавский праздничный день.
Мораль извлекая, скажут,
Что римляне ли, варшавяне
Торгуют, смеются, любят
Близ мученического костра.
Другие, возможно, скажут
О бренности мира людского,
О том, что забвенье приходит
Прежде, чем пламень угас.
Я же тогда подумал
Об одиночестве в смерти,
О том, что когда Джордано
Восходил на костер,
Не нашел ни единого слова
С человечеством попрощаться,
С человечеством, что оставалось,
В человеческом языке.
Спешили хлебнуть винишка,
Торговать мясцом осьминогов,
Корзины маслин и лимонов
Плыли в шуме толпы.
И он был от них далеким,
Как будто прошли столетья,
А им и мгновенья хватило
Взглянуть на последний взлет.
И эти - одни в своей смерти,
Уже забытые миром.
Как голос дальней планеты,
Язык наш уже им чужд.
Когда-то всё станет легендой,
Тогда, через многие годы,
На новом Кампо ди Фьори
Поэт разожжет мятеж.
перевод Н. Горбаневской