жизни и эстетизацией смерти.
Писали патриотические стихи, а также творения, наполненные в основном пессимизмом... писали замечательные стихи. Однако их прославило не только
творчество, но и репутация бунтарей и дебоширов. Одни боролись с
общественным мнением, другие – с государством. Третьи соперничали друг с другом. Ну а кто-то просто не мог прожить и дня без скандала.
Я перечитываю только одного поэта - Сашу Чёрного именно для того, чтобы
поднять себе немного настроение. А было время, когда Саша Чёрный смешил буквально всю Россию.
Ведь в жизни он далеко не всегда был пессимистом и циником, каким хотел казаться.
В эмиграции,во Франции, в местечке Ла-Фавьер,поэта называли настоящей
душой общества. Здесь Саша был обворожительно прост, умел вести веселую беседу, потчевал гостей, среди которых было множество музыкантов,
литераторов, художников, не только вином, но и неисчерпаемыми смешными историями.
Сатириконцем он остался навсегда, чем привлекает и сегодня. Не менее
интересен он и детскими книгами, которые пережили и его самого и XX век:
"Дневник фокса Микки", "Библейские сказки", "Детский остров", "Кошачья санатория". Современное оформление этих милых, добрых историй даже присниться не могло их автору.
Саша Чёрный."Мой роман"
Кто любит прачку, кто любит маркизу,
У каждого свой дурман, —
А я люблю консьержкину Лизу,
У нас — осенний роман.
Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой, —
Смешна любовь напоказ!
Но все ж тайком от матери строгой
Она прибегает не раз.
Свою мандолину снимаю со стенки,
Кручу залихватски ус…
Я отдал ей все: портрет Короленки
И нитку зеленых бус.
Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
Грызем соленый миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
Нас греет русская шаль.
А Лизин кот, прокравшись за нею,
Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
Садится пред нами на стол.
Каминный кактус к нам тянет колючки,
И чайник ворчит, как шмель…
У Лизы чудесные теплые ручки
И в каждом глазу — газель.
Для нас уже нет двадцатого века,
И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
Грызущие тихо миндаль.
Но вот в передней скрипят половицы,
Раскрылась створка дверей…
И Лиза уходит, потупив ресницы,
За матерью строгой своей.
На старом столе перевернуты книги,
Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
И стул опрокинут в углу.
Для ясности, после ее ухода,
Я все-таки должен сказать,
Что Лизе — три с половиною года…
Зачем нам правду скрывать?
1927 г.
Я - сам большой мастер пера. Но, у меня стиль другой.