почему Седьмая Прокофьева заканчивается вопросом?

Объявили симфонию. Данилов вышел в тишину. Как он играл и что он
чувствовал, позже вспоминал он странным образом. Какими-то отрывками,
видениями и взблесками. А ведь он привык к сцене, выступал в залах куда
более вместительных, чем этот, аккомпанировал певцам театра в составе
ансамблей или просто играл в секстете, но тогда он выходил на сцену
спокойный, видел и ощущал все, что было вокруг, - каждую пылинку на досках
пола, каждый вздох, каждый кашель в зале. Здесь же он был словно замкнут в
себе, он сам себя не слышал. То есть слышал, но так, как слышит себя
человек, торопящийся сказать, выкрикнуть людям что-то важное, необходимое,
разве существенно для него сейчас - красиво ли он произносит звуки, все ли
его слова правильны? Данилов и не думал теперь выйти из состояния, в каком
оказался, и оценить свой звук как бы со стороны, он просто звучал, и все.
Данилов, похоже, не только в Клубе медицинских работников был сейчас, он
был везде. А время замерло. Всюду замерло. Но не в музыке. Там оно текло -
и быстро, и медленно, и рвалось, и перекатывалось по камням, в отчаянной
усталости. Снова альт Данилова, как и Данилов, находился в борьбе, в
любви, в сладком разрыве, в мучительном согласии со звуками оркестра. Он и
сам был как оркестр и не желал смириться с металлической поступью труб и
ударных, наступавших на него то в марше, то в каком-то визгливом зверином
танце, и, заглушенный, исковерканный было ими, возникал вновь и жил,
звучал, как жил и звучал прежде. А потом, оказавшись вдруг в нечаянных
вихрях скерцо, бросался за сверкающим полетом скрипок, исчезал в их
звуках, словно бы купаясь в них, озорником выскакивал вперед, сам манил
скрипки куда-то, и тут все стихало, и только альт Данилова, только сам
Данилов утончившимся и потеплевшим звуком то ли печалился, то ли радовался
в долгожданном покое и сосредоточенности. Но то были короткие мгновения. И
снова толпа. Земля, вселенная захватывали Данилова, и ему было хорошо и
горько и хотелось плакать. И при всем при этом всегда валторна и кларнет -
прошлое и второе Я - существовали рядом с альтом Данилова, валторна порой
грустила, вздрагивала как-то или что-то предсказывала, а порой звучала
светло, будто исчезнувшая свежесть юных лет, кларнет был нервен, вцеплялся
в мелодию альта, рвал ее, грозил и мучился, и скрипом тяжелой черной
двери, впускающей страшного гостя, кларнета опекал контрабас. А то вдруг
валторна изменяла самой себе, на мгновения приближалась голосом к
деревянным духовым, становилась будто кларнетом, и альт Данилова затихал в
растерянности. Потом он, подавленный памятью и тем, что было в нем, но
чему он не мог или не желал дать свободу, выслушивая ехидные голоса, в
тягостных напряжениях как бы приходил в себя, снова к нему возвращалась
ярость, жажда любви и жажда жизни, и какой бы скрежет, какие бы обвалы
гибельных звуков, какие бы механические силы ни обрушивались на него, он
пробивался сквозь них, летел, несся дальше, иногда суетливо, в
лихорадочном движении оркестра, иногда будто сам по себе, и опять
ненавидел, и опять страдал, и опять любил, движение все убыстрялось,
становилось мощным, яростным, ему предстояло быть вечным, но тут - все.
Ноты Переслегина кончились, смычок замер и отошел от струн.
Все стихло. И навсегда.

Потому что её нет.

Вопрос поставлен БЫЛ.. .
теперешним Творящим Музыку Себя.. .
А не аплодисментов ждать от Народа.. .
Сейчас ВСЕ проще.. .
Сейчас даже ЕСТЬ.. .
Фабричное Зажигание ЗВЕЗД.. .
Или ИХ ТАЛАНТОВ.. .
Или ТОТ кто их зажигает САМ СЕБЯ
Тихонько в Кумира Превращает.. . :---)))