Получит ли для себя свободу тот, кто достигнет вершин власти?...

Наоборот!
Чем выше ты забираешься по социальной лестнице тем больше тебя опутывают всякие властные интриги.
Счастливей всех ни от кого не зависящий бродяга!
(Разумеется, при условии, что он бродяга идейный.)

В рамках -установленных законом.

Не помню никого, кто бы был свободен
от рабства власти сидя на троне власти.

да... как говорил Ельцин... надо мной никого )

Мне карьеризм чужд. Лишь чувство самолюбия не спит

-Нам, царям, за вредность, молоко нужно давать

Если власть реальна (то есть, если человек ясно видит её границы), это поможет ему перейти на следующий уровень. Следующую ступень по пути к Свободе.

Освободившись от власти.)

Любая власть развращает человека и втискивает его в свою паутину, откуда невозможно выбраться чистеньким...

Чем выше должность -тем меньше свободы. Это только в сказках царь делает то что захочет

тут с низинами никак не разобраться... по граблям то все гаразды шариться...

Нет. Власть закабаляет. Идущие во власть- идут в один конец. И этот конец будет жестоким для них.

в евангелие это было:
"Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего. Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему"

у Эриха Фромма на днях прочитал:
"Личность Гитлера являла собой то редкое болезненное состояние психики, при котором Я не прячется в тени, а открыто выступает на первый план, иначе говоря, то редкое болезненное состояние, когда аномалия эго не изживает себя и в уже возмужавшем и во всех других отношениях клинически здоровом интеллекте (ибо в новорожденном существе такое состояние пробуждающегося сознания, без сомнения, закономерно и может даже сохраняться еще и в детском возрасте). Так возмужавшее Я Гитлера разрослось в нечто огромное и нерасчленяемое, как злокачественная опухоль…

Страждущий безумец метался на своем ложе…

Ночь “Риенци”, та ночь его юности, проведенная в горах над Линцем после оперы, – она стала “поворотной” в его судьбе, ибо именно тогда, в ту ночь, он впервые осознал свое могущество – эту заключенную в нем силу. Когда, повинуясь повелению, он поднялся во тьме в горы, разве не были в единый миг показаны ему оттуда все царства мира? И, услыхав древний вопрос, донесенный до нас Евангелием, разве не рванулось все его существо ответить: “Да! ” Разве не заключил он там, в горных высях, эту сделку на веки веков, скрепленную свидетельством ноябрьских звезд? Почему же теперь… теперь, когда он, подобно Риенци, вознесенный на гребень волны, растущей, всесокрушающей волны, должен был обрушиться на Берлин, эта волна начала спадать… Она спадала и спадала под ним, и опрокинула его вниз головой, и прокатилась над ним, погружая его все глубже и глубже в зеленую грохочущую бездну.

Он метался в отчаянии на своем ложе, он задыхался… тонул (а этого он страшился более всего на свете). Тонул? Так значит… значит, тогда, много лет назад, на мосту над Дунаем в окрестностях Линца… значит, тогда, в юности, тот подверженный меланхолии подросток совершил все же свой самоубийственный прыжок – и все, что было потом, это лишь сон! И этот грохот сейчас в ушах – в ушах грезящего, тонущего – это величественная песнь Дуная…

Чье-то мертвое запрокинутое лицо с открытыми, такими же, как у него, чуть навыкате, глазами наплывало на него из зеленоватой водяной глуби – лицо его покойной матери, каким оно запомнилось ему в последний раз: белое, с открытыми глазами, на белой подушке. Белое, мертвое, отрешенное от всего – даже от своей любви к нему.

Но лицо стало множиться – оно было теперь вокруг него в воде повсюду. Значит, эта вода, в которой он тонул, – это была она, его Мать!

И тогда он перестал сопротивляться. Он подтянул колени к подбородку и затих в этой эмбриональной позе: тонуть так тонуть."