Здесь нет своих, здесь все чужие... Есть только правила святые... И этих правил ровно три...

Можно не верить, можно бояться и можно просить.
А те "три правила" гордыней несусветной навеяны...

Есть Законы техники безопасности проживания Людей на планете Земля, а из-за Нарушений Законов техники безопасности проживания Людей на планете могут придти наказания разного характера, пситеррор Электронного Мозга Системы Искусственного Интеллекта, болезни разного характера из-за пситеррора со спутников из Космоса?
Ради Кого и ради чего надо Нарушать Законы техники безопасности управления Электронным Мозгом Системы Искусственного Интеллекта и жариться под пситеррором, болеть от пситеррора?
Ради денег можно заниматься законной, полезной, разумной деятельностью по Законам техники безопасности проживания Людей на планете Земля.

Когда-то арестантская культура имела под собой основательный фундамент противодействия насаждаемым законам, отвергающим исконную общинность наших разноплеменных предков.
Сейчас криминальная культура стала отрицанием не только законов, но и совести, и вообще человечности. Именно на этом она сроднилась с государственно-олигархическим культом и возвысилась непомерно.
Чему ж тут брать пример... Блевануть осталось.

Перед кончиной Розанов открыто нищенствовал, голодал, в конце 1918 года обратился со страниц своего «Апокалипсиса» с трагической просьбой:
К читателю, если он друг. — В этот страшный, потрясающий год, от многих лиц, и знакомых, и вовсе неизвестных мне, я получил, по какой-то догадке сердца, помощь и денежную [6], и съестными продуктами. И не могу скрыть, что без таковой помощи я не мог бы, не сумел бы перебыть этот год. <…> За помощь — великая благодарность; и слёзы не раз увлажняли глаза и душу. «Кто-то помнит, кто-то думает, кто-то догадался». <…> Устал. Не могу. 2—3 горсти муки, 2—3 горсти крупы, пять круто испечённых яиц может часто спасти день мой. <…> Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни. В. Р. Сергиев Посад, Московск. губ., Красюковка, Полевая ул., дом свящ. Беляева.

В. В. Розанов умер 5 февраля 1919 года и был похоронен с северной стороны храма Гефсиманского Черниговского скита в Сергиевом Посаде.

Личность и творчество Розанова
Творчество и взгляды Розанова вызывают очень противоречивые оценки. Это объясняется его нарочитым тяготением к крайностям, и характерною амбивалентностью его мышления. «На предмет надо иметь именно 1000 точек зрения. Это „координаты действительности“, и действительность только через 1000 и улавливается». Такая «теория познания» действительно демонстрировала необычайные возможности специфически его, розановского, видения мира. Примером данного подхода может служить то, что революционные события 1905—1907 Розанов считал не только возможным, но и необходимым освещать с различных позиций — выступая в «Новом времени» под своей фамилией как монархист и черносотенец, он под псевдонимом В. Варварин выражал в других изданиях леволиберальную, народническую, а порой и социал-демократическую точку зрения.
Впрочем, по воспоминаниям Великого Князя Александра Михайловича, "прогрессивную общественность" не интересовало, что писал Розанов: когда узнали, что Варварин — его литературный псевдоним, то потребовали от издателя прекратить сотрудничество с ним.

Условия его жизни (а они были не легче, чем у его знаменитого волжского земляка Максима Горького), нигилистическое воспитание и страстное юношеское желание общественного служения готовили Розанову путь деятеля демократической направленности. Он мог бы стать одним из выразителей социального протеста. Однако юношеский «переворот» изменил его биографию коренным образом, и Розанов обрел своё историческое лицо в других духовных областях. Розанов становится комментатором. За исключением немногих книг («Уединенное», «Опавшие листья», «Апокалипсис нашего времени») необъятное наследие Розанова, как правило, написано по поводу каких-либо явлений, событий.

Исследователи отмечают эгоцентризм Розанова. Первые издания книг «опавших листьев» Розанова — «Уединенное», а затем и «Опавшие листья», — вошедшие вскоре в золотой фонд русской литературы, были восприняты с недоумением и растерянностью. Ни одной положительной рецензии в печати, кроме бешеного отпора человеку, который на страницах напечатанной книги заявил: «Я ещё не такой подлец, чтобы думать о морали».