Стыдно ли стоять на паперти?

А было у нас в городе Афимьевском, скажу теперь, вот како чудо. Жил купец, Скотобойников прозывался, Максим Иванович, и не было его богаче по всей округе.
И надо так сказать, что уже всё ходило по его знаку, и само начальство ни в чем не препятствовало, и архимандрит за ревность благодарил: много на монастырь жертвовал и, когда стих находил, очень о душе своей воздыхал и о будущем веке озабочен был немало.
А народ рассчитывал произвольно; возьмет счеты, наденет очки: «Тебе, Фома, сколько? »
И молчит человек; да и никто не смеет пикнуть, все молчат. «Я, говорит, знаю, сколько ему следует дать. С здешним народом по-другому нельзя. Здешний народ развратен; без меня б они все здесь с голоду перемерли, сколько их тут ни есть. Опять сказать, народ здешний — вор, на что взглянет, то и тянет, никакого в нем мужества нет. Опять взять и то, что он — пьяница; разочти его, он в кабак снесет, и сидит в кабаке наг — ни ниточки, выходит голешенек. Опять же он — и подлец: сядет супротив кабака на камушек и пошел
причитать: «Матушка моя родимая, и зачем же ты меня, такого горького пьяницу, на свет произвела? А и лучше б ты меня, такого горького пьяницу, на роду придавила! » Так разве это — человек? Это — зверь, а не человек; его, перво-наперво, образить следует, а потом уж ему деньги давать. Я знаю, когда ему дать» . Вот так говорил Максим Иванович об народе афимьевском; хоть худо он это говорил, а всё ж и правда.
Жил в этом же городе и другой купец, да и помер; человек был молодой и легкомысленный, прогорел и всего капиталу решился. Бился в последний год, как рыба на песке, да урок житию его приспел. С Максим Ивановичем всё время не ладил и кругом ему должен остался. В последний час еще Максима Ивановича проклинал. И оставил по себе вдову еще молодую, да с ней вместе и пятерых детей. И одинокой-то вдовице оставаться после супруга, подобно как бесприютной ластовице, — не малое испытание, а не то что с пятерыми младенцами, которых пропитать нечем: последнее именьишко, дом деревянный, Максим Иванович за долг отбирал.
И поставила она их всех рядком у церковной паперти; старшему мальчику восемь годков, а остальные все девочки погодки, все мал малой меньше; старшенькая четырех годков, а младшая еще на руках, грудь сосет. Кончилась обедня, вышел Максим Иванович, и все деточки, все-то рядком стали перед ним на коленки — научила она их перед тем, и ручки перед собой ладошками как один сложили, а сама за ними, с пятым ребенком на руках, земно при всех людях ему поклонилась: «Батюшка, Максим Иванович, помилуй сирот, не отымай последнего куска, не выгоняй из родного гнезда! » И все, кто тут ни был, все прослезились — так уж хорошо она их научила. Думала: «При людях-то возгордится и простит, отдаст дом сиротам» , только не так оно вышло.
Стал Максим Иванович: «Ты, говорит, молодая вдова, мужа хочешь, а не о сиротах плачешь. Покойник-то меня на смертном одре проклинал» — и прошел мимо и не отдал дом. «Чего ихним дурачествам подражать (то есть поблажать) ? Окажи благодеяние, еще пуще станут костить; всё сие ничтоже успевает, а лишь паче молва бывает» .
А молва-то ходила и впрямь, что будто он к сей вдовице, еще к девице, лет десять перед тем подсылал и большим капиталом жертвовал (красива уж очень была) , забывая, что грех сей всё едино что храм Божий разорить; да ничего тогда не успел. А мерзостей этих самых, и по городу, и по всей даже губернии, производил немало, и даже всякую меру в сем случае потерял.

а что тут стыдного? Нормальная работа, не хуже и не лучше остальных...

Не пробовал, но думаю что это зависит от человека. Кому то не стыдно и у ребёнка конфетку отобрать.

Это финал

В зависимости от обстоятельств, например куда деваться и что делать инвалидам, приходится стоять, думаю им нет, а те кто в состоянии работать, но стоят, не подаю !

От сумы да от тюрмы ни кто не застрахован..

Наверное, это уже все - последняя ступень...

Думаю, что очень.. . Если ты работоспособный, сила есть и ум - ты не дойдеш до этого. А если старый и немощный... да пенсия - одни слезы... тут уж стыдно - не стыдно, а куда деваться?!..

Что бы стоять на паперти, нужно огромное смирение.

Думаю, что нет, в том смысле, что вряд ли кто то пойдет на паперть, если у него есть выбор.

Кому как.