Иван-дурак - это собирательный образ жреческой касты? (внутри основной вопрос)

О занятиях Ивана-дурака, строго говоря, обычно ничего не сообщается, кроме того, что он вообще ничего не делает (лежит на печи и плюёт в потолок) . Иван-дурак ничего не делает, более того, часто он даже не в состоянии сохранить status quo, нечто упускает, и именно за это (а не силу природного коварства, как в сказках типа № 301) братья собираются наказать его. Тем не менее ничегонеделанье (far niente) младшего брата приносит наибольший из возможных успехов: он побеждает противника, женится на царской дочери, получает и богатство и царство, т. е. достигает того, что является прерогативой и привилегией других функций – производительной и военной. Уже на этом этапе анализа уместно предположить, что Иван-дурак воплощает первую функцию – магико-юридическую, строго говоря, связанную не с делом, а со словом (и мыслью) . В самом деле, Иван-дурак единственный из братьев, кто говорит (двое других всегда молчат, и в этом смысле они статисты в сказочном сценарии) . Но есть и целый ряд других мотивов, которые могут рассматриваться как позитивное доказательство принадлежности Ивана-дурака к сфере, определяемой первой функцией. Так, он не только говорит, но и предсказывает будущее и толкует то, что непонятно его братьям; по-видимому, эти предсказания и толкования идут вразрез с ожидаемым: они неожиданно парадоксальны и всегда направлены против «здравого смысла» , как, впрочем, и его поступки. Иван-дурак загадывает и отгадывает загадки, т. е. делает то, чем занимается жрец. Если вспомнить, что Иван-дурак связан с некоей критической ситуацией, завершаемой праздником (победа над врагом и женитьба) , что существует особый мотив, соотносящий Ивана-дурака (как трансформацию «первого человека» ) с деревом, в ветвях которого он пасёт своего коня (развитие темы мирового дерева, ср. Yggdrasil Одина и т. п.) , то оказывается, что пласт ассоциаций, объединяющих младшего брата русской сказки с первым жрецом в ритуале, совершенно бесспорен, и лишь по странной невнимательности был незамечен до сих пор. (Прим. : Ещё одна характерная деталь в связи с воплощением первой функции в образе Ивана-дурака – он поэт, подчёркивается его пение, его умение играть на чудесной дудочке или гуслях-самогудах (ср. Афанасьев № 238 и др.) , благодаря чему он приобретает богатства. Наконец, ещё одно исключительно важное обстоятельство: Иван-дурак говорит не так, как остальные; в его речи, помимо загадок, прибауток, шуток, отмечены фрагменты, где нарушаются или фонетические, или семантические («бессмыслицы» , «нелепицы» , «небывальщины» ) принципы обычной речи, или даже нечто напоминающее заумь. В этом смысле Иван-дурак носитель той разновидности древней поэтической речи, которая связана с нарочитой деформацией её (ср. средневековый ирландский berla etarscartha «разъединённый язык» с разными способами рассечения [ср. ирл. dichned, собств. – «обезглавливание» ] и растягивания слов; vakrokti [букв. «изогнутое выражение»] , «двусмысленную речь» авторов старых санскритских поэтик; motz romputz [Peire d’Alvernha II, 33] провансальской поэзии, ср. entrebrescar los motz и т. п.) , в частности, может быть, с принципом анаграммирования как важнейшим приёмом древней поэзии. ) В свете сказанного не должно, видимо, вызывать сомнений предложение видеть в Иване-дураке носителя особых норм жизни, своих правил поведения, «закона» , отличающегося от общепринятого, обобщённо-среднего и лишённого благодати свода предписаний.

Авест. Θrita, Θraētaona, др. -инд. Trita и др. и их индоевропейские истоки // В. Н. Топоров. Исследования по этимологии и семантике. Т. 2. Индоевропейские языки и индоевропеистика. Кн. 2. М. , 2006. С. 486-487, 499-500

Получается, благодаря Владимиру Топорову – достойному наследнику Ивана-дурака и одному из лучших индоевропеистов ХХ века – в дураках остаются все, пытающиеся при помощи сказочного образа Ивана-дурака оскорбить русский народ?