Игра в бисер. Литературные дневники. 2

«31 декабря 1917 г.
Прошло наше четвертое военное Рождество. Мы пытаемся собраться с духом, чтобы вынести еще один год такой жизни. Германия одерживала победы почти все прошлое лето. А теперь говорят, что она перебрасывает все свои войска с русского фронта на запад для своего Большого Наступления предстоящей весной. Иногда мне кажется, что мы просто не сможем пережить предстоящую зиму в ожидании этого наступления.
Я получила целую пачку писем из Европы на этой неделе… Письмо Кена было коротким. Все его письма теперь довольно короткие.. . и в них не часто проскальзывают те небольшие, милые, неожиданные фразы, которые я так люблю. Иногда я думаю, что он совсем забыл о том вечере, когда приходил сюда попрощаться.. . и тогда неожиданно нахожу в его письме строчку или слово, которые говорят мне, что он помнит и всегда будет помнить. Например, в сегодняшнем письме не было ничего такого, что не могло бы быть написано любой его знакомой, - ничего, кроме подписи: "твой Кеннет" вместо обычного "искренне твой Кеннет". Опустил он это "искренне" намеренно, или это была просто небрежность? Я пролежала без сна половину ночи, думая об этом. Он теперь капитан. Я рада и горда.. . и вместе с тем "капитан Форд" звучит так, словно это кто-то очень важный и далекий от меня. Кажется, что Кен и капитан Форд - это два разных человека. Возможно, я практически помолвлена с Кеном - мамино мнение на этот счет служит мне оплотом, - но я не могу быть помолвлена с капитаном Фордом!
А Джем теперь лейтенант.. . его повысили в звании прямо на фронте. Он прислал мне фотографию, на которой он уже в своей новой военной форме. Он выглядит худым и старым.. . старым.. . мой юный брат Джем. Не могу забыть мамино лицо, когда я показала ей этот снимок.
- Это.. . мой маленький Джем.. . малыш нашего Дома Мечты? - вот и все, что она сказала... »
(Люси Мод Монтгомери «Рилла из Инглсайда» )

"Я кладу голову на мягкую, прохладную подушку, натягиваю простыни до подбородка. Все хорошо, все чудесно! Через три дня я уеду в Берлин, в Париж — в запоздалое свадебное путешествие. А теперь надо спать. И я действительно засыпаю.
Я сплю, но сквозь сон слышу, как где-то в углу или за стеной скребутся мыши. Комната полна шелеста и шороха и шопота, и чей-то тонкий комариный голос звенит над моим ухом: «Бедная, бедная! Она спит, она не знает, что ее ждет!… »
Я открываю глаза. Нет! Я не сплю. Вздор, я ничего не боюсь. И трижды, как заклинание, громко произношу: Я всегда и везде буду счастлива!
Я прислушиваюсь к своему голосу в тишине: Всегда и везде буду счастлива!
Но нет. Я не верю своим словам. Мне вдруг становится страшно. Я прижимаю руки к груди. Зачем я уезжаю? Зачем? Что ждет меня там в чужих краях?. .
Мне еще сегодня вечером, когда я стояла на эстраде, казалось, что это только начало длинной восхитительной жизни, полной удач и успехов. А сейчас я чувствую, я знаю, что это не начало, а конец. Слезы текут по моим щекам. Я плачу все сильнее, уже не сдерживаясь, не стараясь убедить себя, что я везде и всегда буду счастлива.
Нет, я чувствую, я знаю, — такой счастливой, как здесь, на берегах Невы, — я уже никогда и нигде не буду. ( И. Одоевцева "На берегах Нева")

Я посмотрела на него и встретила такой серьезный, внимательный взгляд, что мне страшно стало. Я почувствовала, что мы совсем одни в середине этой толпы, до которой нам никакого дела нет, и что вся зала разделена на две части: мы двое и все остальные. Когда делаешь «grand rond», идешь и точно наполовину во сне слышишь музыку, чувствуешь жару, слышишь голоса, все чужие, все как-то смутно. И тогда все сделается ясно, когда встретишь эти серьезные глаза и поймешь, что без них все эти «grands ronds» не имели бы никакого смысла.
Татьяна Сухотина-Толстая
для цитат из "Записок у изголовья" места не хватит

"(...) В седой древности, считают лингвисты, один и тот же язык был расслоен. Когда-то он имел два компонента: мужской и женский с детским. У юношеских и девичьих союзов были свои сакральные слова, свой сленг (табу для противоположной половины) , кое-где наблюдалось даже "мужское" и "женское" произношение. Язык не един: он образует пласты как по временной, так и по иным осям координат. Основной водораздел, без сомненья, прошел между письменной и устной речью, между письменной литературой и фольклором. Пути и судьбы мужского и женского начал в этих двух конкурирующих средах складывались существенно различно.
Монополия на письменность поначалу несомненно принадлежала мужскому полу; женщине еще предстояло (и все еще предстоит) отвоевать себе место в ней.
Не то фольклор, где женщина - и хранительница, и полноправный автор, и потребитель наравне со всеми, а в определенной области - центральный персонаж. Особенно рельефно эту закономерность и неравновесие можно проследить по русской истории.
В начале XX века - относительно поздно, если сравнить с европейскими странами, - в России прекратил передаваться и умер подлинный, не контактировавший с письменной культурой фольклор. Данное обстоятельство сыграло важнейшую роль в том, что женщина стала появляться в русской письменной литературе как автор не эпизодически. Наметилась долгая активизация женского письменного слова.
В странах, где описанный комплекс сдвигов произошел раньше, женская литература имеется и сложилась в тем большей степени, в чем большей мере женщина "эмансипирована" от фольклорно-магической среды, ритуального поведения и аграрно-циклического понимания жизни.
Это понимание в традиционной культуре обслуживал ряд устных жанров: обрядовые и необрядовые песни, приметы, поверья, гадания, молитвы, поговорки, детский фольклор (колыбельные, потешки) и т. д. Полностью поглощенная ими женщина "молчит", т. е. не существует на письме.
Вообще говоря, только отвергнутые жанры имеют шанс стать женскими. Так случилось с художественной прозой в Японии. Проза считалась низким жанром, для ее создания не требовалось специфической китайской учености. Японская художественная проза, в отличие от китаеязычной высоколобой поэзии (образованные слои писали в ту эпоху стихи по-китайски) , записывалась упрощенными знаками японской азбуки, которая тогда как раз начала складываться. Эту слоговую грамоту могли выучить и женщины.
Так проза стала женским делом. И результат: великолепная литература, созданная женщинами - дневники, записки жанра "дзуйхицу" (вслед за кистью) , стихи на народном языке. И, конечно, король прозы роман! Лучшим японским романом является монументальный и проникновенный "Принц Гэндзи", его автор Мурасаки Сикибу - женщина. А лучшая книга в свободном жанре - "Записки у изголовья" - принадлежит ее современнице Сэй Сенагон.
Женщины создали японскую художественную прозу, заложили основы дальнейшего развития литературы на родном языке - что уже много. Но тщетно было бы им пытаться занять высшие места в буддийской уставной поэзии той поры - ритуализованной, проникнутой китайскими мотивами, требующей незаурядной эрудиции. (...) В. Иваницкий, "От "женской" литературы - к "женскому" роману".

***
"Ах, этим вечером
Твой образ встает предо мной
Чаще обычного!
А ведь решила как будто -
Все кончено между нами… "Сайге.