Немного лет тому назад Там, где сливался, шумят, Обнявшись, будто две сестры, Струи Арагви и Куры, Был монастырь... Теперь один старик седой, Развалин страж полуживой, Людьми и смертию забыт, Сметает пыль с могильных плит, Которых надпись говорит О славе прошлой — и о том, Как, удручен своим венцом, Такой-то царь в такой-то год Вручал России свой народ. “Однажды русский генерал из гор к Тифлису проезжал...” С ним был пленный умирающий ребенок лет шести, который отказывался от пищи. Один монах пожалел ребенка и оставил его в монастыре. Но рос он нелюдимым, одиноким, ему были чужды детские игры... Он тосковал по родине. Однако постепенно он как будто привык к плену, выучил чужой язык, был окрещен и уже собирался принять монашеский обет, когда вдруг исчез. Три Дня все поиски по нем Напрасны были, но потом Его в степи без чувств нашли И вновь в обитель принесли. Но юноша увядает, уже приближается его конец. К нему приходит исповедник, просит его поговорить с ним, и Мцыри открывает уста: Ты слушать исповедь мою Сюда пришел, благодарю. Все лучше перед кем-нибудь Словами облегчить мне грудь; Но людям я не делал зла, И потому мои дела Не много пользы вам узнать, — А душу можно ль рассказать? Я мало жил и жил в плену. Таких две жизни за одну, Но только полную тревог, Я променял бы, если б мог... Мцыри признается старику, что в душе его всегда была единственная пламенная страсть — к свободе. “Зачем ты спас меня?” — упрекает он старика. Ведь жить ему пришлось в плену, он никому не мог сказать священных слов “отец” и “мать”. И вот Мцыри, как жил в земле чужой, умрет рабом и сиротой. “Меня могила не страшит... — говорит юноша, — но с жизнью жаль расстаться мне. Я молод, молод... Пускай ты слаб, ты сед... Ты жил, старик! Тебе есть в мире что забыть! Ты жил, — я также мог бы жить!” Мцыри рассказывает о прекрасной природе, среди которой он оказался. Вдали я видел сквозь туман В снегах, горящих, как алмаз, Седой незыблемый Кавказ; И было сердцу моему Легко, не знаю почему. Мне тайный голос говорил, Что некогда и я там жил, И стало в памяти моей Прошедшее ясней, ясней... Ему вспоминается отцовский дом, в тени рассыпанный аул, домой бегущие табуны, лай знакомых псов. Он вспоминает смуглых стариков, блеск кинжалов длинных... А вот и отец, как живой, в своей одежде боевой, молодые сестры и звук их песен над его колыбелью-Мцыри говорит старику: Ты хочешь знать, что делал я На воле? Жил — и жизнь моя 'Без этих трех блаженных дней Была б печальней и мрачней Бессильной старости твоей. Мцыри давно хотелось взглянуть на дальние поля, посмотреть на землю, на природу, понять, “для воли иль тюрьмы” родится человек. Он проводит ночь у обрыва, утром спускается вниз, к потоку. И видит, как к потоку приходит за водой прекрасная грузинка. Он не тревожит ее покоя. У него одна цель — пройти в родимую страну, ради этого он превозмогает чувствоголода. Мцыри заблудился в лесу и, зная, что он один, позволил себе заплакать от отчаяния. Проснулся он на лесной поляне от шума: из чащи выскочил могучий барс. В схватке с барсом Мцыри побеждает. Это убеждает его в том, “что быть бы мог в краю отцов не из последних удальцов”. Израненный, он вышел из леса и вдруг понял, что края эти ему знакомы, — он вернулся туда, откуда бежал. И смутно понял я тогда Что мне на родину следа Не проложить уж никогда. Мцыри теряет сознание, бредит, в таком состоянии его находят монахи и приносят обратно в монастырь. Да, заслужил я жребий мой! Могучий конь, в степи чужой, Плохого сбросив седока, На родину издалека Найдет прямой и краткий путь... Что я пред ним?.. На мне печать свою тюрьма Оставила... Прощай, отец... дай руку мне: Ты чувствуешь, моя в огне... Знай, этот пламень с юных дней, Таяся, жил в груди моей; Но ныне пищи нет ему, И он прожег свою тюрьму И возвратится вновь к тому, Кто всем законной чередой Дает страданье и покой... Мой дух найдет себе приют... Увы! — за несколько минут Между крутых и темных скал, Где я в ребячестве играл, Я б рай и вечность променял... Мцыри просит похоронить его в монастырском саду, где растут две акации... “Оттуда виден и Кавказ!”