Я вдруг выхватил часы.
Прошло двадцать минут с тех пор как она вышла. Но я решился подождать еще ровно четверть часа. Я задал себе это время. Пришло также в голову, не воротилась ли она, а я, может быть, прослышал; но этого не могло и быть: была мертвая тишина, и я мог слушать писк каждой мушки. Вдруг у меня стало опять биться сердце. Я вынул часы: не доставало трех минут; но я всё-таки их высидел, хотя сердце билось до боли. Тут я встал, надел шляпу, застегнул пальто и осмотрелся в комнате: не осталось ли следов, что я заходил? Стул передвинул ближе к окну так, как он стоял прежде. Наконец, отворил дверь, тихо запер ее моим ключом и пошел к чуланчику. Он был приперт, но не заперт; я и знал, что он не запирается, но я отворить не хотел, а поднялся на цыпочки и стал глядеть в верхнюю щелку. В это самое мгновение, подымаясь на цыпочки, я припомнил, что когда сидел у окна и смотрел на красненького паучка и забылся, то думал о том, как я приподымусь на цыпочки и достану глазом до этой щелки. Вставляя здесь эту мелочь, хочу непременно доказать, до какой степени явственно я владел моими умственными способностями, а, стало быть, не сумашедший и за всё отвечаю. Я долго глядел в щель, потому что там было темно, но не совершенно, и наконец я всё разглядел, что было надо...