"На второй день Егор пришел в себя. Лежал в отдельной палате, еле слышно
отвечал на вопросы. А следователь все время переспрашивал, потому что не
разбирал слов: и зубов у Егора не было, и сил, и разбитые губы шевелиться не
желали.
- Неужели ничего не можете припомнить, товарищ Полушкин? Может быть,
мелочь какую, деталь? Мы найдем, мы общественность поднимем, мы.. .
Егор молчал, серьезно и строго глядя в молодое, пышущее здоровьем и
старательностью лицо следователя.
- Может быть, встречались с ними до этого? Припомните, пожалуйста.
Может быть, знали даже?
- Не знал бы - казнил, - вдруг тихо и внятно сказал Егор. - А знаю - и
милую.
- Что? - Следователь весь вперед подался, напрягся весь. - Товарищ
Полушкин, вы узнали их? Узнали? Кто они? Кто? " (Б. Васильев "Не стреляйте белых лебедей")
Литература
Ваши литературные ассоциации на тему "казнить нельзя, помиловать"?
В маленьком кабинете собрались четверо. Двоих из них, прокурора Мячина
и Гуляева, он уже знал. Двоих других - они были в штатском и сидели у
стены - он видел в первый раз. Гуляев, маленький, хилый, черно-желтый, с
великолепным блестящим зачесом, сидел за столом. Перед ним лежала голубая
жестянка "Жорж Борман". Мячин стоял возле окна. Когда завели Зыбина,
Гуляев удивленно посмотрел на прокурора и развел руками:
- Ну что же вы мне говорили, что Георгий Николаевич не встает. Да он
совсем молодцом, - сказал он. - Садитесь, Георгий Николаевич, есть
разг Но, во-первых, как себя чувствуете?
- Хорошо, - ответил Зыбин. - Спасибо.
- Ну и отлично. Нет, не на стул, а к столу садитесь. Вот напротив меня.
Ну я же говорю вам, что археолог Зыбин ни в огне не горит, ни в воде не
тонет. Так вот, Георгий Николаевич, могу вас обрадовать, дело ваше
закончено, мы расстаемся, и поэтому.. . Но прежде всего вот.. . узнаете?
Он открыл голубую коробку.
Это было золото, частички чего-то, какие-то краешки, пластинки,
бледно-желтые, тусклые, мутные, цвета увядшего березового листа - это было
поистине мертвое золото, то самое, что высыпается из глазниц, когда
вырывают засосанный землею бурый череп; то, что мерцает между ребер,
осаживается в могилах. Словом, это было то археологическое золото, которое
никогда ни с чем не спутаешь. Мгновенно забыв про все, Зыбин смотрел на
эти бляшки, крошечные диски, сережки, крючочки, какие-то спиральки и
фигурки людей, лошадей, зверей.
В кабинете было тихо. Гуляев значительно взглянул на Мячина.
- Откуда это все? - спросил Зыбин.
- А вот еще, - улыбнулся Гуляев, выдвинул ящик стола и вынул другую
коробку, длинную картонную, с золотой надписью "Пьяная вишня". В ней на
вате лежал кусок узорной золотой пластины, та самая серединная и самая
большая часть ее, без которой диадема была бы только двумя фрагментами, а
не диадемой.
Зыбин взял ее, посмотрел и сказал:
- Да, теперь она вся. А я уж думал, что все пропало.
- Вот нашли, - улыбнулся Гуляев.
- А могла бы и пропасть, - сказал с упреком прок - Если бы мы еще
помешкали и не приняли энергичных мер, то и пропала бы. Ведь вы месяц
крутили нам головы.
- Месяц? - спросил Зыбин. - А не больше? Неужели только месяц прошел?
Он поднял глаза на прокурора.
- Ну так что? - спросил он в
И прокурор сразу осел от его тона.
- Не будем, не будем считаться, Георгий Николаевич, - сказал он быстро.
- Все хорошо, что хорошо кончается.
***********
А Зыбин сидел, скорчившись на лавочке, и руки его висели. Это было как
раз то, что надо. Черная согбенная фигура на фоне белейшей сияющей будки,
синих сосен и желтого, уже ущербного мерцания песка. Художник вспомнил,
что это кто-то из музейных, что, их как-то даже знакомили, и крикнул,
когда Зыбин хотел встать: "Не двигайтесь, пожалуйста! Посидите пару минут
так! " И тот послушно сел.
В это время к нему подошли еще двое. Заговорили и уселись рядом.
Художник поморщился, но зарисовал и их.
Так на веки вечные на квадратном кусочке картона и остались эти трое:
выгнанный следователь, пьяный осведомитель по кличке Овод (все, видно,
времена нуждаются в своем Оводе) и тот, третий, без кого эти двое
существовать не могли.
Солнце заходило. Художник спешил. На нем был огненный берет, синие
штаны с лампасами и зеленая мантилья с бантами. На боку висел бубен,
расшитый дымом и пламенем. Так он одевался не для себя и не для людей, а
для Космоса, Марса и Меркурия, ибо это и был "Гений I ранга Земли и всей
Вселенной - декоратор и исполнитель театра оперы и балета имени Абая -
Сергей Иванович Калмыков", как он себя именовал.
И мудрые марсиане, наблюдающие за нами в свои сверхмощные устройства,
удивлялись и никак не могли понять: откуда же среди серой, одноцветной и
однородной человеческой плазмы вдруг вспыхнуло
и Гуляева, он уже знал. Двоих других - они были в штатском и сидели у
стены - он видел в первый раз. Гуляев, маленький, хилый, черно-желтый, с
великолепным блестящим зачесом, сидел за столом. Перед ним лежала голубая
жестянка "Жорж Борман". Мячин стоял возле окна. Когда завели Зыбина,
Гуляев удивленно посмотрел на прокурора и развел руками:
- Ну что же вы мне говорили, что Георгий Николаевич не встает. Да он
совсем молодцом, - сказал он. - Садитесь, Георгий Николаевич, есть
разг Но, во-первых, как себя чувствуете?
- Хорошо, - ответил Зыбин. - Спасибо.
- Ну и отлично. Нет, не на стул, а к столу садитесь. Вот напротив меня.
Ну я же говорю вам, что археолог Зыбин ни в огне не горит, ни в воде не
тонет. Так вот, Георгий Николаевич, могу вас обрадовать, дело ваше
закончено, мы расстаемся, и поэтому.. . Но прежде всего вот.. . узнаете?
Он открыл голубую коробку.
Это было золото, частички чего-то, какие-то краешки, пластинки,
бледно-желтые, тусклые, мутные, цвета увядшего березового листа - это было
поистине мертвое золото, то самое, что высыпается из глазниц, когда
вырывают засосанный землею бурый череп; то, что мерцает между ребер,
осаживается в могилах. Словом, это было то археологическое золото, которое
никогда ни с чем не спутаешь. Мгновенно забыв про все, Зыбин смотрел на
эти бляшки, крошечные диски, сережки, крючочки, какие-то спиральки и
фигурки людей, лошадей, зверей.
В кабинете было тихо. Гуляев значительно взглянул на Мячина.
- Откуда это все? - спросил Зыбин.
- А вот еще, - улыбнулся Гуляев, выдвинул ящик стола и вынул другую
коробку, длинную картонную, с золотой надписью "Пьяная вишня". В ней на
вате лежал кусок узорной золотой пластины, та самая серединная и самая
большая часть ее, без которой диадема была бы только двумя фрагментами, а
не диадемой.
Зыбин взял ее, посмотрел и сказал:
- Да, теперь она вся. А я уж думал, что все пропало.
- Вот нашли, - улыбнулся Гуляев.
- А могла бы и пропасть, - сказал с упреком прок - Если бы мы еще
помешкали и не приняли энергичных мер, то и пропала бы. Ведь вы месяц
крутили нам головы.
- Месяц? - спросил Зыбин. - А не больше? Неужели только месяц прошел?
Он поднял глаза на прокурора.
- Ну так что? - спросил он в
И прокурор сразу осел от его тона.
- Не будем, не будем считаться, Георгий Николаевич, - сказал он быстро.
- Все хорошо, что хорошо кончается.
***********
А Зыбин сидел, скорчившись на лавочке, и руки его висели. Это было как
раз то, что надо. Черная согбенная фигура на фоне белейшей сияющей будки,
синих сосен и желтого, уже ущербного мерцания песка. Художник вспомнил,
что это кто-то из музейных, что, их как-то даже знакомили, и крикнул,
когда Зыбин хотел встать: "Не двигайтесь, пожалуйста! Посидите пару минут
так! " И тот послушно сел.
В это время к нему подошли еще двое. Заговорили и уселись рядом.
Художник поморщился, но зарисовал и их.
Так на веки вечные на квадратном кусочке картона и остались эти трое:
выгнанный следователь, пьяный осведомитель по кличке Овод (все, видно,
времена нуждаются в своем Оводе) и тот, третий, без кого эти двое
существовать не могли.
Солнце заходило. Художник спешил. На нем был огненный берет, синие
штаны с лампасами и зеленая мантилья с бантами. На боку висел бубен,
расшитый дымом и пламенем. Так он одевался не для себя и не для людей, а
для Космоса, Марса и Меркурия, ибо это и был "Гений I ранга Земли и всей
Вселенной - декоратор и исполнитель театра оперы и балета имени Абая -
Сергей Иванович Калмыков", как он себя именовал.
И мудрые марсиане, наблюдающие за нами в свои сверхмощные устройства,
удивлялись и никак не могли понять: откуда же среди серой, одноцветной и
однородной человеческой плазмы вдруг вспыхнуло
Дюма Граф Монте-Кристо помилование на глазах Альберта и его друга
...Канцлер. Благодарю вас, ваше величество. А теперь позволю себе
попросить вас начертать.. .
Королева. Опять начертать!
Канцлер. Только вашу высочайшую резолюцию на этом ходатайстве.
Королева (нетерпеливо) . Что же я должна написать?
Канцлер. Одно из двух, ваше величество: либо "казнить", либо
"помиловать".
Королева (про себя) . По-ми-ло-вать.. . Каз-нить.. . Лучше напишу
"казнить" -- это короче....
попросить вас начертать.. .
Королева. Опять начертать!
Канцлер. Только вашу высочайшую резолюцию на этом ходатайстве.
Королева (нетерпеливо) . Что же я должна написать?
Канцлер. Одно из двух, ваше величество: либо "казнить", либо
"помиловать".
Королева (про себя) . По-ми-ло-вать.. . Каз-нить.. . Лучше напишу
"казнить" -- это короче....
Похожие вопросы
- Ваши литературные ассоциации на тему "костёр"?
- Ваши литературные ассоциации на тему "рыболов"
- Ваши литературные ассоциации на тему "натюрморт"?
- Ваши литературные ассоциации на тему "незнакомка"?
- Ваши литературные ассоциации на тему "материнское сердце"?
- Ваши литературные ассоциации на тему "омут"?
- Ваши литературные ассоциации на тему "помни"?
- Ваши литературные ассоциации на тему "после дождя"?
- Ваши литературные ассоциации на тему "тихая обитель"?
- Ваши литературные ассоциации на тему "ранняя весна"?
фантазией. И особенно ярко распускается оно тогда, когда Земля на своем
планетном пути заходит в черные затуманенные области Рака или Скорпиона и
жить в туче этих ядовитых радиаций становится совсем уж невыносимо.
А случилась вся эта невеселая история в лето от рождения Вождя народов
Иосифа Виссарионовича Сталина пятьдесят восьмое, а от Рождества Христова в
тысяча девятьсот тридцать седьмой недобрый, жаркий и чреватый страшным
будущим год.
Юрий Домбровский Факультет ненужных вещей