Игра в бисер. Ваши литературные ассоциации на тему палиндрома 2?

Известный палиндром Авалиани.)) )



"(Из цикла «Синдром палиндрома» )

Дорого небо, да
надобен огород.
Ложка – к обеду, яйцо – к пасхальному дню…
Тут, в огороде
дел-то невпроворот –
то коровий навоз, то птичий помёт,
то соседскую
выслушать болтовню.

Мелиоратор нынче не роет рвы,
кабели тянет, к
«вертушкам» имеет код.
Так-то оно – пусть так. Только есть, увы,
риск и
соблазн с Землёй перейти «на Вы» ;
дорого небо, да надобен
огород.

Огородить заборами – дело «тьфу» :
прочно сварить столбы,
затянуть винты.
Горы, фазаны и тайский Хаун Тин Фу –
всё это впишется в
ритм и влезет в строфу
лишь для того, чтоб снова с Небом «на ты» .

О,
город мой, восхищение, боль, мольба.
Связаны руки, софистикой заткнут
рот.
Раз не-судьба – не проявленная судьба,
кот судака проглотит,
воскликнув: «Ба!
Дорого небо, да надобен огород!» .

Что тебе город,
если в беде страна!
Некому в бой идти – ушли старики.
Если ещё не выявлена
вина,
и в огороде по-прежнему бузина –
во избежание кикса мелите
кий.

С Кия ли, Хорива, Щека прочертим ось
координат, да запустим по
ней народ.
В дивное время, ребята, жить довелось!
Вместе не поняли –
станет понятно врозь:
дорого небо, да надобен огород. "Г. Глазов.

а город подумал.. .

ТЭФФИ СТРАШНЫЙ ПРЫЖОК

Каждый вечер сидел он на своем обычном месте в первом ряду кресел. Его цилиндр блестел. Тихо, под звуки печального вальса, качалась разубранная цветами трапеция. Гибкая, стройная, то прямая, как стрела, то круглая, как кольцо, то изогнутая, как не знаю что, кружилась Ленора. «Я люблю тебя! » – шептали ее длинные, шуршащие волосы. «Я люблю тебя! » – говорили ее напряженно-дрожащие руки. «Я люблю тебя! » – кричали ее вытянутые ноги. Вот она скользнула с трапеции и, держась за канат одной рукой, повисла, дрожа и сверкая, как слеза на реснице. Amour! Amour! Jamais! Toujours! [1 - Любовь! Любовь! Всегда! Каждый день! (фр. ) ] – пели скрипки.

...

Четыре года блестел его цилиндр в первом ряду кресел. Но вот однажды, в дождливый осенний вечер (о, зачем дождь идет осенью, когда и без того скверная погода! ) он не пришел. Тихо шуршали волосы Леноры, шуршали, шептали и звали. И плакали скрипки: Amour! Amour! Jamais! Toujours! Он пришел через два дня. Кажется, цилиндр его потускнел немножко. Не знаю. Он приходил только пять дней. Затем пропал на две недели. Ленора молчала. Никто не слыхал ее жалоб, но все знали, что он изменил и что она все знает. Она прокралась ночью к его окну и стояла до утра под дождем, градом и снегом (в эту ночь было все зараз) и прислушивалась, как блаженствует он в объятиях ее соперницы.

...

Она вышла бледная и спокойная. Прост был ее наряд. На груди, у сердца, была приколота засохшая ветка ландыша. Это было единственным ее украшением. В остальном, повторяю, наряд ее был чрезвычайно прост. Скрипки (что им делается! ) зарядили свое: Amour! Amour! Jamais! Toujours! Она тихо повела глазами, осматривая толпу. Вздрогнула и замерла. В первом ряду, на обычном месте, тускло блестел и переливался цилиндр. Она склонила голову. – Ave Caesar И медленно поднялась наверх, под самый купол цирка. Сейчас! Сейчас! Зрители вскочили с мест, беспорядочно толпясь у самой арены, боясь пропустить малейшее движение там, наверху. Музыка смолкла. Толпа замерла. Чуть слышно скрипели сухие перья репортеров. Вот мелкой дробью забил барабан. Барабан? К чему барабан? Разве хоронят генерала? И уместен ли барабан на похоронах человека, не имеющего военного чина? … Ленора вытянулась, высвободила обе руки, она не держится больше за канат. Она взяла ветку ландышей, приложила ее к губам и бросила вниз. Долетит ли эта легкая сухая ветка до земли, прежде чем… Ленора подалась вперед, вытянула руки. Взметнулись на воздух ее длинные волосы… Раздался нечеловеческий крик… Это кричал толстый господин в цилиндре. Это кричал толстый господин в цилиндре, которому в толпе отдавили ногу. На другой день Ленора, получив тройной сбор за бенефис, купила у вдовы портного хорошенький домик с огородом, приносящим пользу и удовольствие.

В. Маяковский

(неоконченное)

I

Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы разбрасываю разломавши
так рвут загадав и пускают по маю
венчики встречных ромашек
Пускай седины обнаруживает стрижка и бритье
Пусть серебро годов вызванивает уймою
надеюсь верую вовеки не придет
ко мне позорное благоразумие

II

Уже второй
должно быть ты легла
А может быть
и у тебя такое
Я не спешу
и молниями телеграмм
мне незачем
тебя
будить и беспокоить

III

море уходит вспять
море уходит спать
Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете
И не к чему перечень
взаимных болей бед и обид.

IV

Уже второй должно быть ты легла
В ночи Млечпуть серебряной Окою
Я не спешу и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить
как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете и не к чему перечень
взаимных болей бед и обид
Ты посмотри какая в мире тишь
Ночь обложила небо звездной данью
в такие вот часы встаешь и говоришь
векам истории и мирозданью

...Он проснулся в холодном поту. Рядом с ним, прислонившись к его плечу, спала какая-то женщина. Он не сразу вспомнил, кто эта женщина и как они очутились в одной постели. Только увидев свою винтовку, спокойно висевшую на вешалке для верхней одежды, все вспомнил, соскочил на холодный пол и, наступая на завязки кальсон, кинулся к окну. За окном светало. Самолет стоял на прежнем месте, его большие нелепые крылья резко чернели на фоне просветлевшего неба. Чонкин облегченно вздохнул и, оглянувшись, встретился с Нюриным взглядом. Нюра хотела закрыть глаза, но не успела, теперь не смотреть было глупо, а смотреть стыдно. И стыдно было, что рука ее, пухлая, белая, голая до плеча, лежит поверх одеяла. Нюра медленно потянула руку вбок, чтобы спрятать, и при этом улыбнулась смущенно. Чонкин тоже смутился, но, не желая этого показывать и не зная, что делать, шагнул к Нюре, взял ее руку в свою, потряс легонько и сказал:
– Здравствуйте.
В то утро бабы, выгонявшие в поле скотину, видели, как из дома Нюры, босой и без гимнастерки, вышел Чонкин. Подойдя к самолету, он долго отвязывал его, потом разобрал часть забора, вкатил самолет в огород, а забор снова заложил жердями.

Владимир Войнович. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

©©©------
Руки Лайтнера медленно поднимались, пока не вытянулись кверху. Так он и стоял — широко расставленные ноги, откинутая назад голова и руки, протянутые к звездам.
Воздух бился у него в горле. И этот звук вернул его к действительности. Он уронил руки, обернулся и побрел к дому, улыбаясь ему сдержанной сухой улыбкой. Приятно снова увидеть дом. Но что ему здесь делать? Он не принадлежит этому дому. Он снова взглянул вверх. Там его судьба. В Глубоком Космосе. Он громко рассмеялся и почувствовал, как к нему приходит спокойствие. С поющим сердцем космонавт возвратился к автолету. Он шел быстро, не глядя по сторонам.

...Покончив с графиками, Харди откинулся на стуле. Но Картер уже знал о его решении, прежде чем Харди заговорил, и Харди понял, что Картер знает. Он перегнулся через стол и накрыл своей ладонью руки Картера.
— Уолтер, мне очень жаль. Мне в самом деле очень и очень жаль.
Картер не ответил.
Харди сказал:
— Ты же понимаешь. Человек должен верить в нечто большее, чем собственные стремления. У него должны быть корни.
Картер ничего не ответил.
— Этому мальчику ни к чему возвращаться, у него нет настоящей связи с Землей. В глубине сердца он не думает ни о нас, ни о своей планете. Ему ничего не нужно, кроме Глубокого Космоса, он ставит космос превыше всего.
Картер ничего не ответил.
Харди сжал руки Картера и потряс их.
— Уолтер, послушай, этот мальчик — фанатик. И мы не можем допустить таких людей в Глубокий Космос. Лайтнер не годится ни для тебя, ни для космонавтики, ни для Земли. Неужели ты этого не видишь?
Картер поднял голову, и Харди увидел его глаза. В них горела ярость, которой Харди никогда прежде не видел.
Картер хотел заговорить, но Харди перебил его:
— Не говори этого, Уолтер. Пойми, что когда Лайтнеру придется попасть в необычные обстоятельства, он может принять неразумное решение. Он может действовать и нормально, но есть шанс, что это окажется не так. Он настолько любит Космос, что неуравновешен; человек должен любить что-то больше, чем то, чему он посвящает жизнь. Иначе он становится фанатиком, и ему нельзя доверять.

Теодор Томас. Сломанная линейка.