Стамбул. Что о нем в литературе?

Странная симфония. Поют турецкие напевы, в них вплетается русская
шарманочная «Разлука» , стоны уличных торговцев, гудение трамваев. И вдруг
загорается Константинополь в предвечернем солнце. Виден господствующий минарет,
кровли домов. Стоит необыкновенного вида сооружение, вроде карусели, над которым
красуется крупная надпись на французском, английском и русском языках: «Стой!
Сенсация в Константинополе! Тараканьи бега!!! » «Русская азартная игра с
дозволения полиции» . «Sensation a Constantinople! Courses des cafards». «Races
of cock-roachs!»
Сооружение украшено флагами разных стран. Касса с надписями: «В
ординаре» и «В двойном» . Надпись над кассой на французском и русском языках:
«Начало в пять часов вечера» . «Commencement a 5 heures du soir». Сбоку ресторан
на воздухе под золотушными лаврами в кадках. Надпись: «Русский деликатес –
вобла. Порция 50 пиастров» . Выше – вырезанный из фанеры и раскрашенный таракан
во фраке, подающий пенящуюся кружку пива. Лаконическая надпись: «Пиво» .
Выше сооружения и сзади живет в зное своей жизнью узкий переулок:
проходят турчанки в чарчафах, турки в красных фесках, иностранные моряки в
белом; изредка проводят осликов с корзинами. Лавчонка с кокосовыми орехами.
Мелькают русские в военной потрепанной форме. Слышны звоночки продавцов
лимонада. Где-то отчаянно вопит мальчишка: «Пресс дю суар!»

Иван Бунин
«Стамбул»
Облезлые худые кобели
С печальными, молящими глазами –
Потомки тех, что из степей пришли
За пыльными скрипучими возами.

Был победитель славен и богат,
И затопил он шумною ордою
Твои дворцы, твои сады, Царьград.
И предался, как сытый лев, покою.

Но дни летят, летят быстрее птиц!
И вот уже в Скутари на погосте
Чернеет лес, и тысячи гробниц
Белеют в кипарисах, точно кости.

И прах веков упал на прах святынь.
На славный город, ныне полудикий.
И вой собак звучит тоской пустынь
Под византийской ветхой базиликой.

И пуст Сераль, и смолк его фонтан,
И высохли столетние деревья.. .
Стамбул, Стамбул! Последний мертвый стан
Последнего великого кочевья!

Из воспоминаний
А. Вертинского

Петр
Николаевич Врангель — лощеный аристократ, горный инженер по образованию и
скорее политик, чем воин, человек, склонный к интригам. Их разделяет личная
неприязнь, доходящая до того, что Врангель не чуждается распускания слухов о
своем чудаковатом конкуренте, человеке, которого он называет павлином. Еще бы!
Слащов придумал для себя весьма оригинальный мундир, похожий на лихие гусарские
наряды, сочетая странные цвета. Но за смелость ему прощают все. Увы, до поры до
времени!

Летом 20-го года под Каховкой он пытается сделать прорыв. И он бы его сделал,
но Врангель не дает ему резерва. Белые вновь откатываются назад. Тогда он
подает в отставку после беседы с Врангелем. Что же? Уже к осени Перекоп взят.
Бегство. И тогда Слащов вновь пытается сколотить партизанские отряды, но уже не
может. В ноябре 20-го года он пробивается с несколькими боевыми товарищами,
своей фронтовой женой Лидой и знаменем Финляндского полка к морю, едва ли не с
боем захватывает пароход "Илья Муромец" и идет в Стамбул.

Не так он думал войти в Стамбул. Он мечтал войти в него на белом коне. Стамбул,
Константинополь, — извечная мечта российских военных и политиков, ключ к
проливам, Черному морю. Но он один из многих эмигрантов.

Галлиполи — то место, где погибло около ста тысяч человек в одной из самых
кровопролитных битв первой мировой войны, — становится лагерем русских
беженцев. Им голодно, им худо. Сам Слащов пытается бороться против коррупции.
Так же как когда-то в Крыму он издавал приказы, в которых ехидно писал:
"Тыловая сволочь! Ты можешь распаковывать чемоданы! Я снова не сдал
Крым! ", так он пишет и в Стамбуле, причем воззвания эти направлены лично
против Врангеля и его окружения — тех, кто, как он считает, буквально грабит
своих солдат. Врангель не долго терпит это. Его увольняют от службы, с
запрещением даже ношения формы. Слащов, известный своим чудачеством и
необычными поступками, издает несколько брошюр, направленных против того же
Врангеля, и занимается разведением индюков. Естественно, его коммерция, весьма
напоминающая ту, которой занимался незабвенный генерал Чарнота в
"Беге", проваливается.

Последний раз Вертинский видит его в пригороде, в одном из самых бедных районов
Константинополя — Галате. Тот бледен, он постарел как будто на 10 лет. Нет
кокаина — то ли потому, что нет на него денег, то ли уже ничто не может
возбудить эту выгоревшую почти дотла душу. Он жалеет обо всем, и он повторяет:
"Я не знаю, кому это всё было нужно. Кому? Зачем мы воевали? Для чего
гибли мои мальчишки? " Он грустен, он, несмотря на то, что ему всего 30 с
лишним лет, кажется стариком.

Но, вы помните, булгаковский Хлудов в конце пьесы пускает себе пулю в лоб. Он
не может вернуться в Россию и не может жить вне ее. Совсем иной конец был у
жизни этого, как многие считают, прототипа героя Михаила Афанасьевича, совсем
иной, может, куда более страшный, чем у Хлудова.

"(...) Существуют места, где история неизбежна, как дорожное происшествие, --
места, чья география вызывает историю к жизни. Таков Стамбул, он же
Константинополь, он же Византия. Спятивший светофор, все три цвета которого
загораются одновременно. Не красный-желтый-зеленый, но
белый-желтый-коричневый. Плюс, конечно, синий, ибо это именно вода --
Босфор-Мармора-Дарданеллы, отделяющие Европу от Азии.. . Отделяющие ли? О эти
естественные пределы, проливы и уралы! Как мало они значили для армий или
культур -- для отсутствия последней -- тем более. Для кочевников даже,
пожалуй, чуть больше, чем для одушевленного принципом линейности и заведомо
оправданного захватывающей картиной будущего Государя (...)" И. Бродский, "Путешествие в Стамбул"

Мой платочек сплетен из шелка,
А в середине вышит цветок…
Мы все лето пробыли вместе,
А зима разлучила нас.
На платке моем имя Султана —
Из Стамбула возлюбленный мой…
Мимо двери моей не ходите —
Мое сердце болит, болит…
Мой платочек остался на ветке,
А глаза мои на дороге…
Надежда Тэффи