Игра в бисер. Американцы в России.

"(...) На большой дороге, в ста тридцати километрах от ближайшего окружного центра, в самой середине Европейской России прогуливались у своего автомобиля два толстеньких заграничных цыпленка. Это взволновало великого комбинатора. -- Скажите, --перебил он, --эти двое не из Рио-деЖанейро? -- Нет, - ответил соотечественник, - они из Чикаго. А я-- переводчик из "Интуриста". -- Чего же они здесь делают, на распутье, в диком древнем поле, вдалеке от Москвы, от балета "Красный мак", от антикварных магазинов и знаменитой картины художника Репина "Иван Грозный убивает своего сына"? Не понимаю! Зачем вы их сюда завезли? -- А ну их к черту! --со скорбью сказал переводчик. - Третий день уже носимся по деревням, как угорелые. Замучили меня совсем. Много я имел дела с иностранцами, но таких еще не видел, --и он махнул рукой в сторону своих румяных спутников. - Все туристы как туристы, бегают по Москве, покупают в кустарных магазинах деревянные братины. А эти двое отбились. Стали по деревням ездить. -- Это похвально, --сказал Остап. --Широкие массы миллиардеров знакомятся с бытом новой, советской деревни. Граждане города Чикаго важно наблюдали за починкой автомобиля. На них были серебристые шляпы, замороженные крахмальные воротнички и красные матовые башмаки. Переводчик с негодованием посмотрел на Остапа и воскликнул: -- Как же! Так им и нужна новая деревня! Деревенский самогон им нужен, а не деревня! При слове "самогон", которое переводчик произнес с ударением, джентльмены беспокойно оглянулись и стали приближаться к разговаривающим. -- Вот видите! - сказал переводчик. - Слова этого спокойно слышать не могут. -- Да. Тут какая-то тайна, - сказал Остап, - или извращенные вкусы. Не понимаю, как можно любить самогон, когда в нашем отечестве имеется большой выбор благородных крепких напитков. -- Все это гораздо проще, чем вам кажется, --сказал переводчик. --Они ищут рецепт приготовления хорошего самогона. -- Ну, конечно! - закричал Остап. - Ведь у них "сухой закон". Все понятно.. . Достали рецепт?. . Ах, не достали? Ну, да. Вы бы еще на трех автомобилях приехали! Ясно, что вас принимают за начальство. Вы и не достанете рецепта, смею вас уверить. Переводчик стал жаловаться на иностранцев: -- Поверите ли, на меня стали бросаться: расскажи да расскажи им секрет самогона. А я не самогонщик. Я член союза работников просвещения. У меня в Москве старуха мама. -- А. вам очень хочется обратно в Москву? К маме? -- В таком случае заседание продолжается, - промолвил Бендер. --Сколько дадут ваши шефы за рецепт? Полтораста дадут?
-- Дадут двести, - зашептал переводчик. - А у вас, в самом деле, есть рецепт? -- Сейчас же вам продиктую, то есть сейчас же по получении денег. Какой угодно: картофельный, пшеничный, абрикосовый, ячменный, из тутовых ягод, из гречневой каши. Даже из обыкновенной табуретки можно гнать самогон. Некоторые любят табуретовку. А то можно простую кишмишовку или сливянку. Одним словом-любой из полутораста самогонов, рецепты которых мне известны. Остап был представлен американцам. В воздухе долго плавали вежливо приподнятые шляпы. Затем приступили к делу. Американцы выбрали пшеничный самогон, который привлек их простотой выработки. Рецепт долго записывали в блокноты. В виде бесплатной премии Остап сообщил американским ходокам наилучшую конструкцию кабинетного самогонного аппарата, который легко скрыть от посторонних взглядов в тумбе письменного стола. Ходоки заверили Остапа, что при американской технике изготовить такой аппарат не представляет никакого труда. Остап со своей стороны заверил американцев, что аппарат его конструкции дает в день ведро прелестного ароматного первача. -- О! - закричали американцы. Они уже слышали это слово в одной почтенной семье из Чикаго. И там о "pervatsch'e" были даны прекрасные референции. (...) В устах разомлевших туристов грубое слово "первач" звучало нежно и заманчиво. Американцы легко отдали двести рублей и долго трясли руку Бендера. (,,,) И. Ильф, Е. Петров, "Золотой теленок".

– Дорогой брат и благодетель! Ежели не секрет, в каку ты державу прависсе? – Надумано у меня в российски города. – Дорогой брат и благодетель! И нам в Америки не антиресно. Тоже охота счастье испытать. Возьми нас с собой. – Россия страна обширна. Хотите – поезжайте, хотите – нет. Вслед за старшим братом приезжают эти молоды американы в Питербурх. Сидят в гостиницы, головы ломают, на како бы дело напуститься. Увидали на столе календарь. В календаре на картины царь написан с дочерями. Эти дочери пондравились. Давай посватаимся у царя! Вдруг да наше счастье. Послали во дворец сватью. А царские дочки были самовольны и самондравны. Кажна по четыре кукиша показала: – Мы в женихах-то, как в навозе, роемся. Князьев да прынцов отсылай. На фига нам твои американы, шваль такая! Младша добавила: – Не хотят ли на нашей рыжей кобылы посвататься? Она согласна. Так эта любовь до времени кончилась. Теперь пойдет речь за старшим братом. Он тоже посиживат на квартиры, рассуждат сам с собой: – Годы мои далеко, голова седа, детей, жены нету, денег не пропить, не происть. Нать диковину выкинуть всему свету на удивленье. В торговой день от скуки он пошел на толкучку и видит – молодой парень ходит следом и глаз не спускат. Через переводшика спросил, что надо. Парень не смутился: – Очень лестно на иностранной державы человека полюбоваться. Костюм на вас первый сорт-с… Американин портфель отомкнул, в деньгах порылся и подает парню трешку: – Выпей в честь Америки! А тот на портфель обзарился. Навеку столько денег не видал. Американину смешно: – Верно, нравятся богатые люди? – Бедны никому не нравятся. – Имя ваше как? – Пронькой ругают. – Зайдите, мистер Пронька, вечером поговорить ко мне на квартиру. В показанное время Пронька явился по адресу. Хозяин посадил его в мягки кресла: – Увидел я, мистер Пронька, велику в тебе жадность к деньгам и надумал держать с тобой пари. Я, американский гражданин, строю на главном пришпехте магазин, набиваю его разноличными товарами и передаю тебе в пользование. Торгуй, розживайся, капиталы оборачивай, пропивай, проедай… За это ты, мистер Пронька, пятнадцать лет не должен мыться, стричься, бриться, сморкаться, чесаться, утираться, ни белья, ни одежды переменять. Мои доверенны будут твои торговы книги проверять и тебя наблюдать. Ежели за эти пятнадцать лет хоть однажды рукавом утрессе, лишаю тебя всего нажитого и выбрасываю тебя босого на улицу. Ежели же вытерпишь, через пятнадцать лет хоть во ста миллионах будь, все твое бесповоротно. Далее, как ученой человек, буду я про тебя книги писать и фотографом снимать. Вот, мистер Пронька, подумайте! Мистер Пронька говорит: – Живой живое и думает. Согласен. К нотариусу сходили, бумаги сделали, подписи, печати. Дело, значит, не шутово.

Меня зовут Джон. Я полмира объехал.
И вот, наконец, я в Россию приехал.

Пушкин родился, родился Толстой.

Хочу познакомиться с русской душой.

Ну вот, наконец, я в Россию попал.

Лишь с трапа сошёл, подскользнулся, упал.

Вот так началися мои приключенья,

Скорее сказать, это были мученья.

В отеле устроился я на ночлег.

Жил в номере-люксе на семь человек.

Хотел я помыться, но нету вода,

И свет не горит, кто-то спёр провода.

Мой «Форд» у подъезда стоял до утра,

Свинтили колёса, украли права.

На улицу вышел такси я ловить,

Таксист бастовать, им зарплат не платить.

Вот как-то по улице я проходил,

Случайно мужик я плечом зацепил,

- Айм сори, прошу Вас, меня извинять,

А он мне ответил чего-то про мать.

Вчера я решил прокатиться в метро,

Но трудно без мыла пробраться в него.

Мужчине случайно я встал на нога.

Он как заорёт и послал меня на…

Ещё много слов про меня он сказал,

Но я всё равно ничего не понЯл.

А после, когда я в гостиниц пришёл,

Я эти слова в словаре не нашёл.

Я понял, что русский любить очень мать,

О ней через слово они вспоминать.

Ещё есть у русских особый черта,

Они водка пить, словно это вода.

Купив мясорубку за десять рублей,

Её торопЯтся обмыть поскорей.

В итоге, неделю гудит целый дом,

С чего началось, уж не помнят потом.

От этих невзгод я совсем заболеть,

К врачу на приём я весь день просидеть.

Диагноз врач выдал – нарыв ревматизма,

Назначил леченье – горчичник и клизма.

Россия умом невозможно понять,

Россия на всех с колокольни плевать.

Что свадьба, что похороны, вёдрами пьют,

Дерутся, целуются, песни поют.

Хочу я обратно домой в США,

Не смог разобраться я в русской душа.

Зато я похвастаюсь всем во дворе,

Узнал я три слова, их нет в словаре.

Марк Твен Простаки
за границей.

... Русские обычно с подо­зрением
относятся к чужеземцам и терзают их бес­конечными отсрочками и придирками,
прежде чем вы­дадут паспорт. Будь мы из любой другой страны, нам и за три дня
не удалось бы получить разрешения войти в Севастопольский порт, нашему же
пароходу было позволено входить в гавань и покидать ее в любое время. В
Константинополе все предупреждали нас быть поосторожнее с паспортами, следить,
чтобы все было записано согласно форме и чтобы паспорта все­гда были при нас;
нам рассказывали о многочисленных случаях, когда англичан и других иностранцев
многие дни, недели, даже месяцы задерживали в Севастополе из-за пустяковых
неточностей в паспорте, в чем они к тому же не были виноваты. Я потерял свой паспорт
и отправился в Россию с паспортом своего соседа по каюте, который остался в
Константинополе. Прочитав его приметы в паспорте и взглянув на меня, всякий
сразу увидел бы, что у меня с ним сходства не больше, чем с Геркулесом. Поэтому
я прибыл в севастопольскую гавань, дрожа от страха, почти готовый к тому, что
меня уличат и повесят. Но все время, пока мы были там, мой истинный паспорт
величаво развевался над нашими головами — то был наш флаг. И у нас ни разу не
спросили иного…

… У нас на борту побывал консул Соединенных Шта­тов —
одесский консул. Мы собрались в салоне и по­требовали, чтобы он объяснил, да
поскорее, как нам вести себя, чтобы не ударить лицом в грязь. Он про­изнес
целую речь. И первые же его слова развеяли в прах все наши надежды: он ни разу
не присутствовал на дворцовых приемах (троекратное «увы» консулу) . Однако он
бывал на приемах у одесского генерал-губернатора и не раз беседовал с людьми, принятыми
при русском и иных дворах и, уж поверьте, прекрасно представляет себе, что за
испытание нам предстоит (новая вспышка надежды) . Он сказал, что нас много, а
летний дворец невелик — просто большой особняк, поэтому нас, наверное, примут
по-летнему — в саду; мы должны будем стать все в ряд — мужчины во фра­ках,
белых лайковых перчатках и при белых галстуках, дамы в светлых платьях,
шелковых или еще каких-нибудь; в положенное время — ровно в полдень — по­явится
император, окруженный свитой в блестящих мундирах, и медленно пройдет вдоль
строя, — одному кивнет, другому скажет несколько слов. Едва импе­ратор
появится, все лица должны мгновенно озариться радостной, восторженной улыбкой —
улыбкой любви, благодарности, восхищения, — и все разом должны по­клониться,
без подобострастия, но почтительно и с до­стоинством; через пятнадцать минут
император уда­лится во дворец, и мы можем отправляться домой. У нас словно гора
упала с плеч. Видимо, это не так уж трудно. Никто из нас не усомнился, что
сумеет, поупражнявшись немного, стоять в шеренге, особенно когда рядом стоят
другие; никто не усомнился, что сумеет поклониться, не наступив на фалды фрака
и не сломав себе шею, — короче говоря, мы уверовали, что сумеем разыграть все
номера этого представления — кроме универсальной улыбки. Консул сказал также,
что нам следует составить небольшой адрес его ве­личеству и вручить его
кому-нибудь из адъютантов, а уж тот в надлежащую минуту поднесет этот адрес
императору. Итак, пяти джентльменам было поручено подготовить сей документ,
остальные пятьдесят с бледными улыбками бродили по кораблю — репе­тировали.
Весь следующий день у всех у нас был такой вид, словно мы на похоронах, где все
огорчены чьей-то смертью, но рады, что это уже позади; где все улыбаются — и,
однако, убиты горем…

Александр Куприн - "Рассказ старого наездника"

"....Появились на русских ипподромах наездники-американцы. Высокая марка! Они нашим отечественным русопетам сначала могли пятьдесят очков вперед давать. Заметьте, нарочно упираю на слове "сначала”. Американцы, зорко приглядевшись к русскому рысаку и русскому наезднику, высказали о них хотя и суровое, но все-таки очень лестное мнение: "Если бы у нас в Америке,— говорили они,— выработался такой драгоценный беговой материал, как ваш орловский рысак, то мы давно уже показали бы миру настоящие чудеса во всех рекордах. И наездники русские — в большинстве превосходные, замечательные наездники. У них и любовь к делу, и физическая сила, и чуткая гибкость рук, и несравненный глазомер, и удаль, и находчивость, и зоркость, и понимание лошади. Но, к сожалению, обоим — и коню, и ездоку — не хватает одного пустяка: той тренировки, какая в Америке уже ведется десятилетиями”....

"Они катили в просторном черном ЗИМе, откуда Леве так хорошо, так ново и полно (из-за рядом иностранца) был виден Петербург. Господи, Господи! что за город!. , какая холодная блестящая шутка! (...) - Золотой Петербург! именно золотой - не серый, не голубой, не черный и не
серебряный - зо-ло-той!. . -шептал Лева, разглядывая свою родину
глазами, которыми зря награждал иностранца. Американец вообще не смотрел по сторонам - он смотрел ровно перед собой, и его укороченный взгляд ничего не отражал. Это было невозможно: абсолютный рекорд неподвижности было его лицо! Чуть живее становилось лишь от его жены: юная и хорошенькая, этакая
живоглазенькая мартышечка, она все куталась в невиданное манто из
выведенного в Сибири валютного зверя и дышала в мех. У нее, однако, сын заканчивал курс в Оксфорде. (...) Музеи были закрыты, Лева волновался и суетился от этой неловкости, от своей неспособности обнаружить причастность к своему кумиру, от невозможности причастить… Американца, впрочем, это никак не трогало. То ли удивился он уже чему-то навсегда, то ли постановил не удивляться - Леву это отсутствие реакции бесило… Американец выходил из машины, читал табличку, долго и тупо осматривал замок. Во дворике был памятник: крохотный Пушкин стоял… Американец обошел его неторопливо кругом, осмотрев как замок. Маленький вредный мальчик с пластмассовым автоматом носился вокруг памятника - тат-та-та-та-та! тат-та-та-та-та! - расстрелял иностранца; но и его американец осмотрел, как вещь, - хоть бы согрелся его взор, хоть бы фальшиво!.. "