Это был
замечательный ходя, настоящий шафранный представитель Небесной империи, лет 25,
а может быть, и сорока? Черт его знает! Кажется, ему было 23 года.
Никто не
знает, почему загадочный ходя пролетел, как сухой листик, несколько тысяч верст
и оказался на берегу реки под изгрызенной зубчатой стеной. На ходе была тогда
шапка с лохматыми ушами, короткий полушубок с распоротым швом, стеганые штаны,
разодранные на заднице, и великолепные желтые ботинки. Видно было, что у ходи
немножко кривые, но жилистые ноги. Денег у ходи не было ни гроша.
Лохматый,
как ушастая шапка, пренеприятный ветер летал под зубчатой стеной. Одного
взгляда на реку было достаточно, чтобы убедиться, что это дьявольски холодная,
чужая река. Позади ходи была пустая трамвайная линия, перед ходей —
ноздреватый гранит, за гранитом на откосе лодка с пробитым днищем, за лодкой
эта самая проклятая река, за рекой опять гранит, а за гранитом дома, каменные
дома, черт знает сколько домов. Дурацкая река зачем-то затекла в самую середину
города.
Полюбовавшись
на длинные красные трубы и зеленые крыши, ходя перевел взор на небо. Ну, уж
небо было хуже всего. Серое-пресерое, грязное-прегрязное… и очень низко,
цепляясь за орлы и луковицы, торчащие за стеной, ползли по серому небу, выпятив
брюхо, жирные тучи. Ходю небо окончательно пристукнуло по лохматой шапке.
Совершенно очевидно было, что если не сейчас, то немного погодя все-таки пойдет
из этого неба холодный, мокрый снег и, вообще, ничего хорошего, сытного и
приятного под таким небом произойти не может.
М. Булгаков «Китайская
история»
Что ещё интересного
происходило с японцами и китайцами в России?
Первая встреча с Россией (тогда - СССР) у Куросавы произошла летом 1971 года, когда он привёз в Москву свой новый фильм "Под стук трамвайных колёс" ("Додескаден"). Приехал грустный, усталый, прямо из аэропорта попросил отвезти его в лес и долго ходил среди берёзок.. . В Москве слышали о неудачах, которые постигли мастера в Голливуде, и, как могли, пытались его отогреть: организовали культурную программу, интересные встречи. А картину советские зрители приняли шквалом аплодисментов. Он уехал с мечтой вернуться и снять здесь кино. Прошло три года.. . Снятый по мотивам произведений русского путешественника и писателя Владимира Арсеньева советско-японский фильм «Дерсу Узала» в постановке Куросавы стал событием мирового кинематографа. Фильм был удостоен «Оскара» как лучший иностранный фильм 1975 года, Золотого приза на 9-м Московском Международном кинофестивале, приза международной Ассоциации кинокритиков. Его закупили более 90 стран, успех фильма широко комментировался японской печатью. Упоминалось, что опыт режиссера уникален: впервые в истории японского кинематографа Куросава снял фильм за рубежом, на иностранном языке, с иностранной съемочной группой. Сама работа над фильмом стала уникальным примером межкультурного диалога. Помимо Куросавы, в съемках участвовали японский режиссер Кавасаки Томацу, оператор Накаи Асакадзу, оператор «Мосфильма» Федор Добронравов, режиссер Владимир Киршон, художник Юрий Ракша. В работе над сценарием принимал участие писатель Юрий Нагибин. Это было не первое обращение режиссера к произведениям русских писателей. В своих экранизациях «Идиота» Достоевского (1951 г) и «На дне» Горького (1957 г) Куросаве удалось не просто перевести литературное произведение на язык кино, но и перебросить действие из одной страны в другую, не исказив при этом суть творческого замысла автора. Фильмы Куросава по произведениям русских классиков внешне «японизированы» , он не пытался скопировать или воссоздать приметы чуждого ему быта, но бережно сохранил и воспроизвел внутреннюю сущность произведения и его атмосферу. "Мои взгляды и психология похожи на взгляды и психологию героя "Идиота". Может быть, поэтому я так люблю Достоевского, - говорил Куросава. - Никто так, как он, не пишет о жизни человека. Никто, как он, так не выразил соучастие и доброту. Безмерное соучастие к чужому горю, на которое он был способен, перешло границы, доступные обычному человеку.. . Японцы растут на русской классике, и я начал с нее свое образование. Я врос в нее настолько, что это отразилось в моем творчестве. Она проявляется везде понемногу и не всегда сознательно... » То, что русская тема в творчестве мастера была продолжена дальневосточным сюжетом, не случайно. У Куросавы было свое глубоко личное отношение к роману Арсеньева «Дерсу Узала» . В беседе с Юрием Нагибиным Куросава вспоминал: «Книги Арсеньева «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала» я прочел уже давно. Меня увлек этот человек - Дерсу - и с тех пор я мечтал о том, чтобы когда-нибудь это экранизировать.
Комаки Курихара родилась в 1945 году. С детства училась театральному искусству и балету. В 1963 году поступила в театральную школу при театре «Хайюдза» , с 1966 года начала работать в труппе театра. С 1967 года начала сниматься в кино. В 1974 году впервые снялась в совместном советско-японском фильме «Москва — любовь моя» , где исполнила роль девушки, родившейся в
Хиросиме. Фильм имел большой успех в СССР и
Японии.В 1976 году сыграла в фильме «Мелодии белой ночи» молодую японскую пианистку, приехавшую в Ленинград и полюбившую там русского композитора-дирижёра. В 1978 году она снялась в фильме «Экипаж» в эпизодической роли пассажирки. В 1988 году она снялась в фильме Александра Митты «Шаг» в роли Кэйко — женщины, сын которой был болен полиомиелитом и, она желая спасти его, обращается к советским медикам, которые разработали вакцину от этой болезни.
"Японец! - подумал с жутким любопытством Щавинский. - Вот на кого он похож. " (...) Щавинский думал решительно:
"Нет, не может быть, чтобы я ошибался, - это желтое, раскосое,
скуластое лицо, эти постоянные короткие поклоны и потирание рук, и вместе с тем
эта напряженная, нервная, жуткая развязность.. . Но если все это правда и
штабс-капитан Рыбников действительно японский шпион, то каким невообразимым
присутствием духа должен обладать этот человек, разыгрывающий с великолепной
дерзостью среди бела дня, в столице враждебной нации, такую злую и верную
карикатуру на русского забубенного армейца! Какие страшные ощущения должен он
испытывать, балансируя весь день, каждую минуту над почти неизбежной смертью".
Здесь была совсем уже непонятная для Щавинского очаровательная,
безумная и в то же время холодная отвага, был, может быть, высший из всех видов
патриотического героизма. И острое любопытство вместе с каким-то почтительным
ужасом все сильнее притягивали ум фельетониста к душе этого диковинного
штабс-капитана. " (А. Куприн "Штабс-капитан Рыбников")
"(..) В середине августа Кодаю было приказано явиться в канцелярию. Он поспешно собрался, предполагая, что получена наконец долгожданная весть из столицы. Но приказ пришел совершенно неожиданный. Знакомый чиновник сообщил Кодаю: — Из столицы поступило официальное уведомление. Японцам предлагается отказаться от возвращения на родину и поступить на службу в России. Я вам сочувствую, но, поскольку это приказ из столицы, противиться ему мы не имеем права. У вас тоже не остается иного выхода, как отказаться от ваших намерений и подчиниться указаниям свыше. Итак, случилось то, чего втайне опасался Кодаю.
Считая бесполезным вступать в препирательство с чиновником, он лишь спросил: — Если мы напишем новое прошение, когда можно ожидать ответа? — Судя по предыдущему — шесть месяцев, не ранее февраля — марта следующего года. Кодаю возвратился домой совершенно подавленный. Нас ждет судьба японцев, побывавших в этой стране ранее, думал он. Выслушав Кодаю, Коити и Кюэмон не на шутку встревожились. Исокити и Синдзо даже в лице переменились, но сказали, что заранее были уверены в таком исходе и что следует примириться с судьбой. Сёдзо промолчал, а лицо его приняло такое выражение, будто камень с души свалился. Поняв, что возвращение на родину невозможно, Исокити и Синдзо решили начать новую жизнь. Они занялись рыбной ловлей на Ангаре. Уж если суждено провести здесь всю жизнь, думали они, надо, пожалуй, заняться рыбной ловлей, тем более что освоить это дело им было легче, чем любое другое, — в Исэ они считались неплохими рыбаками.
Рано поутру Исокити и Синдзо отправлялись к Ангаре и
обходили ловушки, которые ставили накануне. Большей частью попадалась щука с пастью, похожей на крокодилью. Крупные экземпляры достигали веса до трех каммэ. Щуки водились в глубоких омутах в излучине Ангары и
в ее притоках. — В каждой стране — своя рыба, и ловится по-иному, —
приговаривал Коити. Щука пришлась всем по вкусу, и японцы с удовольствием
ели ее как в вареном, так и в жареном виде. (...)" Я. Иноуэ, пер. Н. Раскина, "Сны о России".
