Игра в бисер. «Словами вырваться из плена слов».

Вяло, лениво подымался Крендель в это воскресное утро.
Спешить ему никуда не хотелось, да и спешить-то было некуда.
Нам явно некуда было спешить.
- А чего нам спешить, - сказал Крендель. - Нам спешить
некуда.
Я промолчал, и Крендель посмотрел на меня удивленно:
дескать, а ты что скажешь? Но мне и говорить ничего не
хотелось, я вынул из кармана табличку, на которой печатными
буквами было написано:

ЕЩЕ БЫ.

Д. Киз «Цветы для Элджернона»

«…1 атчет

3 марта

Док Штраус сказал што я должен писать все што я думаю и помню и все што случаеца со
мной с севодня. Я не знаю пачему но он гаварит што это важно штобы они могли
увидить што я падхажу им. Я надеюсь што падхажу им потому што мис Кинниан
сказала они могут сделать меня умным. Я хочю быть умным. Меня завут Чярли
Гордон я работаю в пикарне Доннера где мистер Доннет плотит мне 11 доларов в
ниделю и дает хлеп или перожок когда я захочю, Мне 32 года и через месец у меня
день рождения. Я сказал доку Штраусу и профу Немуру што я не могу харашо писать
но он сказал што это ничево и што я должен писать как гаварю и как пишу
сачинения на уроках у мис Кинниан в колеже Бекмана для умствено атсталых куда я
хажу 3 раза в ниделю по вечерам. Док Штраус гаварит пишы все што думаеш и што
случаеца с тобой но я уже не могу думать и по этому мне нечево писать так што я
закончю на севодня… Искрине ваш Чярли Гордон. …»

--------------
«…Я не понел всех слов они гаварили так быстро но кажеца док Штраус был за меня а
проф Немур против. Барт сказал Алиса Кинниан сказала у нево желание учица. Он
умалял нас. И это правда потому што я хочу стать умным. Док Штраус встал
пахадил и сказал нам нужен имено Чярли. Барт кивнул. Проф Немур пачисал затылок
потер нос и сказал может вы правы. Но нужно дать ему панять што не все может
пройти гладко.
Когда он сказал это я так абрадавался и развалнавался што вскачил и пожал ему руку
зато што он так добр ко мне. Кажеца он не много испугался когда я сделал это. ..»

«…Отчет №9

1 апреля.

Вся пекарня пришла севодня посмотреть как я начал работать на тестосмесителе. Вот
как это получилось. Оливер который работал на смесителе вчера уволился. Я
помогал ему раньше когда приносил мешки с мукой и высыпал ее в нутрь. Но все
равно я не знал что умею работать на нем. Это очень трудно и Оливер целый год
ходил в школу для пекарей чтобы научица быть помошником пекаря. …»

«…8 апреля.

Какой же я осел! Я даже не понял, о чем она говорит. Вчера вечером я прочитал книгу по грамматике, и в ней все объясняется.
А ведь мисс Кинниан старалась внушить мне то же самое. Я проснулся посреди ночи
и в голове у меня все прояснилось. Мисс Кинниан сказала, что я вышел на плато.
Это вроде плоской вершины холма.

Когда я понял, зачем нужна пунктуация, я перечитал все свои отчеты с самого начала.
Боже мой! Ну и стиль! Я сказал мисс Кинниан, что хочу исправить все ошибки, на
что она ответила:
- Профессор Немур не хочет ничего в них менять. Поэтому он и разрешает тебе оставлять их у себя - чтобы ты видел свой прогресс. Чарли, ты просто молодец.
Это приятно. После урока я зашел к Элджернону и поиграл с ним. Мы больше не бегаем
наперегонки. …»

"(...) Тут он уселся за пианино и на память сыграл всю сонату, (...). Наконец он сложил руки на коленях, передохнул несколько секунд, сказал: «Сейчас оно будет» , — и заиграл вариацию, «Adagio molto semplice e cantabile» .Ариетта, обреченная причудливым судьбам, для которых она в своей идиллической невинности, казалось бы, вовсе не была создана, раскрывается тотчас же, полностью уложившись в шестнадцать тактов и образуя мотив, к концу первой своей половины звучащий точно зов, вырвавшийся из душевных глубин, — всего три звука: одна восьмая, одна шестнадцатая и пунктированная четверть, которые скандируются примерно так: «синь-небес» , «боль любви» или «будь здоров» , или «жил-да-был» , «тень дерев» — вот и все. Как дальше претворяется в ритмико-гармонической и контрапунктической чреде этот мягкий возглас, это грустное и тихое звукосочетание, какой благодатью осенил его композитор и на что его обрек, в какие ночи и сияния, в какие кристальные сферы, где одно и то же жар и холод, покой и экстаз, он низверг и вознес его, — это можно назвать грандиозным, чудесным, небывалым и необычайным, так, впрочем, и не назвав все это по имени, ибо поистине оно безыменно! И Кречмар, усердно работая руками, играл нам эти немыслимые пресуществления, пел что было сил: «дим-да-да» и тут же перебивал свое пение криком: «Непрерывные трели, фиоритуры и каденции! Слышите допущенную условность? Вот-вот… речь… очищается… не от одной только риторики… исчезла ее… субъективность. Видимость искусства отброшена. Искусство в конце концов всегда сбрасывает с себя видимость искусства. Дим-да-да! Прошу внимания, мелодию здесь… перевешивает груз фуги, аккордов: она становится монотонной, статичной! Два ре! Три ре подряд! Это аккорды — дим-да-да! Прошу слушать, что здесь происходит» .
Было неописуемо трудно в одно и то же время слушать его выкрики и сложнейшую музыку. Мы сидели напряженные, всем телом подавшись вперед, зажав руки между коленями, и попеременно смотрели ему то на руки, то в рот. Характерно здесь большое отстояние баса от дисканта, правой руки от левой, а потом настает момент, обостренный до крайности, когда кажется, что бедный мотив одиноко, покинуто парит над бездонной, зияющей пропастью — момент такой возвышенности, что кровь отливает от лица и за ним по пятам следует боязливое самоуничижение, робкий испуг, испуг перед тем, что могло такое свершиться. Но до конца свершается еще многое, а под конец, в то время как этот конец наступает, в доброе, в нежное самым неожиданным, захватывающим образом врывается мрак, одержимость, упорство. Долго звучавший мотив, который говорит «прости» слушателю и сам становится прощанием, прощальным зовом, кивком, — это ре-соль-соль претерпевает некое изменение, как бы чуть-чуть мелодически расширяется. После начального до он, прежде чем перейти к ре, вбирает в себя до-диез, так что теперь пришлось бы скандировать уже не «синь-небес» или «будь здоров» , а «о, ты синь-небес!» , «будь здоров, мой друг!» , «зелен дольный луг!» , и нет на свете свершения трогательнее, утешительнее, чем это печально-всепрощающее до-диез. Оно как горестная ласка, как любовное прикосновение к волосам, к щеке, как тихий, глубокий взгляд, последний взгляд в чьи-то глаза. Страшно очеловеченное, оно осеняет крестом всю чудовищно разросшуюся композицию, прижимает ее к груди слушателя для последнего лобзания с такой болью, что глаза наполняются слезами: «по-за-будь печаль!» , «бог велик и благ!» , «все лишь сон один!» , «не кляни меня!» . Затем это обрывается. Быстрые, жесткие триоли спешат к заключительной, достаточно случайной фразе, которой могла бы окончиться и любая другая пьеса. (...)" Т. Манн, "Доктор Фаустус".

Александр Грин
"Птица Кам-Бу" -
"Остров был прекрасен, как сон узника о свободе. "

"Алые паруса" -
"Счастье сидело в ней пушистым котенком"

"Блистающий мир" -
"Его душа гнулась и ныла, как спина носильщика под еле-посильным грузом.. "

"Золотая цепь" -
"Дюрок правит разговором, как штурвалом, придерживая более к прохладному северу, чем к пылкому югу"...