" У тебя за поясом цветок! -- проговорила девочка в восторге от необычного зрелища. " о материнстве... где ярко?

Вот опять ты мне вспомнилась, мама,
и глаза твои, полные слез,
и знакомая с детства панама
на венке поредевших волос.
Оттеняет терпенье и ласку
потемневшая в битвах Москвы
материнского воинства каска —
украшенье седой головы.
Все стволы, что по русским стреляли,
все осколки чужих батарей
неизменно в тебя попадали,
застревали в одежде твоей.
Ты заштопала их, моя мама,
но они все равно мне видны,
эти грубые длинные шрамы —
беспощадные метки войны...
Дай же, милая, я поцелую,
от волненья дыша горячо,
эту бедную прядку седую
и задетое пулей плечо.



В дни, когда из окошек вагонных
мы глотали движения дым
и считали свои перегоны
по дорогам к окопам своим,
как скульптуры из ветра и стали,
на откосах железных путей
днем и ночью бессменно стояли
батальоны седых матерей.
Я не знаю, отличья какие,
не умею я вас разделять:
ты одна у меня, как Россия,
милосердная русская мать.
Это слово протяжно и кратко
произносят на весях родных
и младенцы в некрепких кроватках
и солдаты в могилах своих.
Больше нет и не надо разлуки,
и держу я в ладони своей
эти милые трудные руки,
словно руки России моей.
(Ярослав Васильевич Смеляков)



Родная кровинка течет в ее жилах,
И больно - пусть век мою слабость простит
От глаз ее жалких, от рук ее милых
Отречься и память со счетов скостить.
Выветриваясь, по куску выпадая,
Душа искрошилась, как зуб, до корня.
Шли годы, и эта ли полуседая,
Тщедушная женщина - мать у меня?
Убогая! Где твоя прежняя сила?
Какая дорога в могилу свела?
Влюблялась, кисейные платья носила,
Читала Некрасова, смуглой была.
Растоптана зверем, чье прозвище - рынок,
Раздавлена грузом матрасов и соф,
Сгорела на пламени всех керосинок,
Пылающих в недрах кухонных Голгоф.
И вот они - вечная песенка жалоб,
Сонливость, да втертый в морщины желток,
Да косо, по-волчьи свисающий на лоб,
Скупой, грязноватый, седой завиток.
Так попусту, так бесполезно и глупо
Дотла допылала твоя красота!
Дымящимся паром кипящего супа
Весь мир от тебя заслонила плита!



В истрепанных туфлях, потертых и рыжих,
С кошелкой, в пальто, что не греет души,
Привыкла блуждать между рыночных выжиг,
Торгуясь, клянясь, скопидомя гроши.
Трудна эта доля, и жребий не сладок:
Пугаться трамваев, бояться людей,
Толкаться в хвостах продуктовых палаток,
Среди завсегдатаев очередей.
Но желчи не слышно в ее укоризне,
Очаг не наскучил ей, наоборот:
Ей быть и не снилось хозяйкою жизни,
Но только властительницей сковород.
Она умоляет: «Родимый, потише!..
Живи не спеша, не волнуйся, дитя!
Давай проживем, как подпольные мыши,
Что ночью глубокой в подвалах свистят! "



Затем, что она исповедует примус,
Затем, что она меж людьми как в лесу, -
Мою угловатую непримиримость
К мышиной судьбе я, как знамя, несу.
Мне хочется расколдовать ее морок,
Взять под руку мать, как слепое дитя,
От противней чадных, от жирных конфорок
Увесть ее на берег мира, хотя
Я знаю: он будет ей чуден и жуток,
Тот солнечный берег житейской реки...
Слепую от шор, охромевшую в путах,
Я всё ж поведу ее, ей вопреки!
(Дмитрий Борисович Кедрин; "Кровинка")

Любовь, весна и сердца стук…
Узнать что станешь мамой вдруг…
Тревоги, роды, первый крик…
И эти слёзы на двоих…
И тысячи ночей бессонных,
И слово МАМА… это слово!...
И первый шаг, и первый «шмяк»
И снова встать! И снова так!…
Тепло ладошек на щеках…
Игрушку в маленьких руках…
И детский сад… и платье в блестках…
И танец маленьких березок…
Разбитый нос… понурый взгляд…
«Ма, это Васька виноват!»
Хотеть расплакаться, стерпеть…
И плакать запретить хотеть…
И первый класс, бассейн, кино…
На нашу улицу окно…
Котенка грязного с двора
Что в дом дочурка принесла…
И вновь лечение зубов…
И снова на коленках кровь…
Опять жалеть, любить… любить…
И самой лучшей мамой быть…
Уроки, книги, чудеса…
В окно влетевшая оса…
Сомненья… первая любовь…
И снова рядом… вновь и вновь…
Найти дневник случайно… спрятать…
Опять понять, опять не плакать…
Звонок последний, выпускной,
И нос украшенный «весной»...
Друзья, работа, Интернет…
И времени на маму нет…
Однажды вдруг услышать это:
«мне не нужны твои советы»…
Обидеться, принять, заплакать…
И вновь стелить на праздник скатерть…
И жить… И ждать издалека
Звук телефонного звонка…

Материнство - не тема для излияний... при всей его святости...

Д. Кедрин
СЕРДЦЕ
(Бродячий сюжет)

Дивчину пытает казак у плетня:
"Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей
И светлых цехинов, и звонких рублей! "
Дивчина в ответ, заплетая косу:
"Про то мне ворожка гадала в лесу.
Пророчит она: мне полюбится тот,
Кто матери сердце мне в дар принесет.
Не надо цехинов, не надо рублей,
Дай сердце мне матери старой твоей.
Я пепел его настою на хмелю,
Настою напьюсь - и тебя полюблю! "
Казак с того дня замолчал, захмурел,
Борща не хлебал, саламаты не ел.
Клинком разрубил он у матери грудь
И с ношей заветной отправился в путь:
Он сердце ее на цветном рушнике
Коханой приносит в косматой руке.
В пути у него помутилось в глазах,
Всходя на крылечко, споткнулся казак.
И матери сердце, упав на порог,
Спросило его: "Не ушибся, сынок? "

Расул Гамзатов

Изрек пророк:
- Нет бога, кроме бога! -
Я говорю:
- Нет мамы, кроме мамы!.. -
Никто меня не встретит у порога,
Где сходятся тропинки, словно шрамы.

Вхожу и вижу четки,
на которых
Она в разлуке, сидя одиноко,
Считала ночи, черные, как порох,
И белы дни, летящие с востока.

Кто разожжет теперь огонь в камине,
Чтобы зимой согрелся я с дороги?
Кто мне, любя, грехи отпустит ныне
И за меня помолится в тревоге?

Я в руки взял Коран, тисненный строго,
Пред ним склонялись грозные имамы.
Он говорит:
- Нет бога, кроме бога! -
Я говорю:
- Нет мамы, кроме мамы!

Пер. Я. Козловского

Ченгиз Атматов «Материнское поле» (1963 год). Писатель создал образ Толгонай, сильной духом женщины, показал муки и страдания киргизского народа в годы Великой Отечественной войны.

у меня в архиве есть сохраненный случай, когда чувство матери вернуло к жизни только что родившегося ребенка..., природах рядом был и отец, родилась двойня -мальчик почти НЕ ДЫШАЛ-Акушер сказал -прощайтесь с ним, сестренка останется одна, МАМА прижала
грудничка к сердцу, и замерла во внутренних своих чувствах и случилось чудо мальчик через продолжительное время задышал

а мамы любовь не мужчина ценил

Замечательный поэт Любовь Ладейщикова как бы заново возвращает нам в 21-ое столетие прекрасный идеал: портрет юной женщины с младенцем на руках. В её книгах : « Рождение женщины», « Колыбельная тайна», «Материнский час» - создан растущий от стихотворения к стихотворению образ Матери. В поэзии ей удалось сотворить свой мир – неповторимую материнскую Вселенную.

Именно о ней было сказано : « Тысячелетия женщины рожали богатырей, но почему- то ни одна из них до Любови Ладейщиковой не написала об этом глубокую материнскую книгу…»

Нимб
Над моей головой- Солнца нимб золотой,
Девять лун созревают под сердцем.
…Женский облик простой осиян красотой
Лишь в едином слияньи с младенцем.
Шелк вселенский ещё не протерся до дыр,
Улыбаются звёзды спросонок…
У меня на руках – запеленутый мир –
Мой земной и небесный ребенок.

Портрет
Во все века- не муки, не страданья,
Не веришь – посмотри на полотно:
Предчувствие, блаженство, ожиданье
У женщин на губах затаено.
Во все века рожденье- тайна, чудо,
Желанный взрыв, связующий полёт…
…Я о тревоге говорить не буду,
Что в сердце повзрослевшее войдёт.
Ну а пока, во чреве, жизнь земная
Спокойно дремлет, сжавши кулачки,
И слушает, сама себя не зная,
Глубинные, волшебные толчки.

+++++++++++++++++++++++++++

Я не умею убивать,
В огне оружие ковать -
Знакома я с другим уменьем:
Земную кровь переливать,
Не проливать - переливать --
Из поколенья в поколенье.

Правда, исцеляющее- светлые стихи?

как же красиво! спасибо-все будет хорошо