"Снится и пишется, когда письму хочется быть написанным, сну – быть увиденным." О мастерах эпистолярного жанра.

"Мой дорогой Пастернак!
Мой любимый вид общения — потусторонний: сон: видеть во сне.
А второе — переписка. Письмо, как некий вид потустороннего общения, менее совершенно, нежели сон, но законы те же.
Ни то, ни другое — не по заказу: снится и пишется не когда нам хочется, а когда хочется: письму — быть написанным, сну — быть увиденным. (Мои письма всегда хотят быть написанными!)
Поэтому, — с самого начала: никогда не грызите себя (хотя бы самым легким грызением!), если не ответите, и ни о какой благодарности не говорите, всякое большое чувство — самоцель.
Ваше письмо я получила нынче в 6 ½ час<ов> утра, и вот в какой сон Вы попали. — Дарю Вам его. — Я иду по каким-то узким мосткам. — Константинополь. — За мной — девочка в длинном платье, маленькая. Я знаю, что она не отстанет и что ведет — она. Но так как она маленькая — она не поспевает, и я беру ее на руки: через мою левую руку — полосатый шелковый поток: платье.
Лесенка: подымаемся. (Я, во сне: хорошая примета, а девочка — диво, дивиться.) Полосатые койки на сваях, внизу — черная вода. Девочка с бешеными глазами, но зла мне не сделает. Она меня любит, хотя послана не за тем. И я, во сне: «Укрощаю кротостью!»
И — Ваше письмо. Мне привез его муж из Свободарни (русское студенческое общежитие в Праге). Они вчера справляли годовщину — ночь напролет — и муж приехал с первым утренним поездом.
И то письмо я получила так. Раз — случайность, два — подозрение на закон."
Из письма М. Цветаевой к Б. Пастернаку

Борис Пастернак "Сон"

Мне снилась осень в полусвете стёкол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.

Но время шло, и старилось, и глохло,
И паволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стёкла
Кровавыми слезами сентября.

Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лёд, трещал и таял кресел шёлк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.

Я пробудился. Был, как осень, тёмен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нёс,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берёз.

Я пишу Вам письмо. Строчки лягут неровно
На оторванном наспех тетрадном листке.
Я пишу Вам письмо. Это так старомодно
Даже в нашем весьма небольшом городке.

Я пишу Вам о том, как тепла нынче осень,
Что раскрасила в рыжее листья, траву.
И плакучая ива роскошные косы
Распустила игриво на лёгком ветру.

Я пишу Вам о том, что поспела рябина,
Полыхая, как пламя, у наших ворот,
И прозрачное небо огромною льдиной
Распростерлось повсюду и к звездам зовёт.

Я пишу Вам, как чисто прохладное утро,
Как оно непорочно по сути своей.
И себя напоказ выставляя как будто,
Золотятся на солнце макушки церквей.

Я пишу Вам о том, как воробушек лихо
Кем –то брошенный хлебный кусочек клюет,
И у нас во дворе, неразбуженном, тихом
Старый дворник усердно дорожки метёт.

Я пишу, что за ель зацепились случайно
И застыли недвижно в ветвях облака.
Я пишу Вам про всё, но о том, что скучаю,
Я не стану писать. Никогда. Никогда.

И в письме моём скромном средь букв и точек
Поцелуя лишь Вам я оставлю печать.
Но так дышит любовью в нём каждая строчка,
Что Вам будет нетрудно её разгадать.

Юлия Вихарева

Владимир Маяковский

«Письмо Татьяне Яковлевой»

В поцелуе рук ли,
губ ли,
в дрожи тела
близких мне
красный
цвет
моих республик
тоже
должен
пламенеть.
Я не люблю
парижскую любовь:
любую самочку
шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
сказав -
тубо -
собакам
озверевшей страсти.
Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови,
дай
про этот
важный вечер
рассказать
по-человечьи.
Пять часов,
и с этих пор
стих
людей
дремучий бор,
вымер
город заселенный,
слышу лишь
свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
молний поступь,
гром
ругней
в небесной драме, -
не гроза,
а это
просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
не верь сырью,
не путайся
этой тряски, -
я взнуздаю,
я смирю
чувства
отпрысков дворянских.
Страсти корь
сойдет коростой,
но радость
неиссыхаемая,
буду долго,
буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,
жены,
слезы...
ну их! -
вспухнут веки,
впору Вию.
Я не сам,
а я
ревную
за Советскую Россию.
Видел
на плечах заплаты,
их
чахотка
лижет вздохом.
Что же,
мы не виноваты -
ста мильонам
было плохо.
Мы
теперь
к таким нежны -
спортом
выпрямишь не многих, -
вы и нам
в Москве нужны
не хватает
длинноногих.
Не тебе,
в снега
и в тиф
шедшей
этими ногами,
здесь
на ласки
выдать их
в ужины
с нефтяниками.
Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму -
одну
или вдвоем с Парижем.

О этот старомодный стиль-
писать издалека друг другу!
Век ничего не упростил
и не простил теледосугу...
И отпустил нам благодать-
и беззащитность и отвагу:
душе смятённой волю дать-
пролиться честно на бумагу.

"Я к вам пишу..."
Я не спешу.
Себе не назначаю срока.
Всё,что хочу, я вам скажу
без телефонного наскока.
Так лучше: не глаза в глаза
и своевольных воль тиранство.
И одобряю небеса,
и позволяет всё-пространство...

"Я к вам пишу..."
Я вас люблю.
И, объясняясь не по моде,
такую марку прилеплю,
что и по ней вы всё поймёте!

Плыви среди воздушных струй,
дитя сердечного избытка,
письмо... Ты-долгий поцелуй,
обътий затяжная пытка.
Снежинка вечная, плыви,
вздыхая и шурша негромко, -
в сверхскоростном раю-любви
замедленная киносъёмка.

Плыви, в простор себя неси
неторопливо, валко-шатко,
как будто по всея Руси
трусит упрямая лошадка...
И, долетев издалека
через неверье и разлуку,
тепло и тяжко, как рука, найди собой другую руку.

"Я к вам пишу..."
Я не решу
всего письмом-всего на свете...
Но я пишу... Я не прошу,
я не прошу вас об ответе.
Р Казакова