Как отличить поэзию от графомании?

Елена ЛУКАНКИНА

ПЕНИЕ БЕЗ ГОЛОСА
Размышления о графомании как диагнозе

Есть шуточная песенка: «Толстой был тоже графоманом, у графа мания была». Такая вот игра слов! На самом же деле всё серьёзно — не до игр! Графомания давно уже не играет в прятки, а наступает, завоёвывая сантиметр за сантиметром страницы книг, журналов, литературной памяти. «Звёздные войны» — это фильм; а вот настоящая атака клонов — увы, реальность. Графомания атакует, срывая глотки, но всё же пробиваясь к литературной трибуне, беспардонно расталкивая всех локтями! В сущности, графомания — это и есть пение без голоса, не просто многословное бесполезное сочинительство, а, простите, извращение, садомазохизм какой-то! Графоманы себя ломают, вымучивают, ищут на своих мозговых чердаках глину для лепки образов, а потом этим же приготовленным на скорую руку продуктом терроризируют бедных читателей. Таким образом, мучаются все, кроме самого безголосого певца, лишённого поэтического слуха!

В последнее время слово «графоман» часто подаётся под соусом предельного семантического расширения: это тот, кто любит писать и постоянно этим занимается. На мой взгляд, такая трактовка понятия невозможна: именовать графоманом каждого активно пишущего — всё равно что всех темпераментных и страстных женщин называть блудницами. И всё же техника примитивного склеивания бесконечных версификаций нынче процветает. Мельчает современная литература: теряет глубину. Хотя нет, как раз наоборот: опускается на глубину, забирается в речевые дебри — этим умением поэзия за последние годы овладела вполне. Гораздо труднее даётся обратное движение — подняться с глубины, выбраться из дебрей. К этому далеко не все стремятся.

В английском журнале «Athenaeum» за 1895 год журналист Макс Нордау определил графомана как «живущего ненасытной жаждой писать, хотя ему не о чем писать, кроме собственного психического и нравственного недомогания». Но где должна пройти эта грань между излюбленными «идеями» писателя и его «психическим и нравственным недугом»? Когда особо интересующая писателя тема, к которой он постоянно возвращается, становится симптомом психического заболевания? Ведь существует давняя и распространённая теория (успевшая стать уже банальной): гений зачастую тесно связан с «неврозом». Тогда возникает другой вопрос: когда неуёмное стремление писать о своих «неврозах» становится манией, несовместимой с серьёзной литературой, а когда — нет? Кто решит?

По-моему, графоманы — это люди, страдающие псевдоболезнью, которую в простонародье величают образно: запор мыслей, понос слов. Действительно, графоманы разве что и умеют выдать свои стишки за шедевр, они неспособны на прогресс, необучаемы, не умеют работать над собой. Но как ни крути, право на графоманство становится единственным из прав человека, что в нашей стране соблюдается всегда. Безответственность графоману даёт неповторимое ощущение свободы. Но все графоманы, осознавая где-то в закоулках подсознания собственную несостоятельность, стремятся к тому, чтобы окружающие убедили их самих в обратном. Такая вот психология! Кому попало не приходит в голову карабкаться на сцену Большого театра с возгласами: «Я бы спел арию князя Игоря не хуже!..» Однако всякий освоивший пятистопный ямб — пишет стихи, а посмотревший на знаменитый «Чёрный квадрат» берётся за кисть со словами: «Я тоже так могу», — стремясь пополнить легионы уверенных в своей гениальности «всезнаек и всеумеек»!

В редакцию газеты, где я работаю обозревателем.... приходит большое количество писем с рассказами, стихотворениями, часто недоработанными, бывает и неграмотными, но с припиской: «Прошу не исправлять и не сокращать!» Эти авторы думают, что от количества напечатанных строк будет зависеть успех их произведения. Осталось только возвести по

Графомания многословна и поверхностна в изложении мысли..