" Петербург, мы похожи с тобою"..Как литература относится к иногородним?

М. Булгаков "Мастер и Маргарита"
...
— Потрудитесь уехать к месту жительства. — И рявкнул в дверь: — Азазелло!
На его зов в переднюю выбежал маленький, прихрамывающий, обтянутый черным трико, с ножом, засунутым за кожаный пояс, рыжий, с желтым клыком, с бельмом на левом глазу.
Поплавский почувствовал, что ему не хватает воздуха, поднялся со стула и попятился, держась за сердце.
— Азазелло, проводи! — приказал кот и вышел из передней.
— Поплавский, — тихо прогнусил вошедший, — надеюсь, уже все понятно?
Поплавский кивнул головой.
— Возвращайся немедленно в Киев, — продолжал Азазелло, — сиди там тише воды, ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтай, ясно?
....

По Фонтанке, по Фонтанке, по Фонтанке
лодки белые холёные плывут.
На Фонтанке, на Фонтанке, на Фонтанке
ленинградцы удивленные живут.

От войны еще красуются плакаты,
и погибших еще снятся голоса.
Но давно уж - ни осады, ни блокады -
только ваши удивленные глаза.

Я - приезжий. Скромно стану в отдаленье.
Слов красивых и напрасных не скажу:
что я знаю? Лишь на ваше удивленье
удивленными глазами погляжу.

Булат Окуджава 1959 г.

В. Шукшин
"Приезжий"

"Против председателя сельсовета, боком к столу, утонув в новеньком, необъятном кресле (председатель сам очень удивился, когда к нему завезли эти мягкие, пахучие громадины – три штуки! «Прям как бабы хорошие!» – сказал он тогда), сидел не старый еще, седой мужчина в прекрасном светлом костюме, худощавый, чуть хмельной, весело отвечал на вопросы.
– Как это? – не мог понять председатель. – Просто – куда глаза глядят?
– Да. Взял подробную карту области, ткнул пальцем. Мякишево. Мгм, Мякишево… Попробовал на вкус – ладно. Приезжаю, узнаю: речка – Мятла. О господи!.. – еще вкуснее. Спрашивается, где же мне отдыхать, как не в Мякишево, что на речке Мятле?
– Ну, а на юг, например? В санаторий…
– В санаториях – нездорово.
– Вот те раз!..
– Вы бывали?
– Бывал, мне нравится.
– А мне не нравится. Мне нравится, где не подстрижено, не заплевано… Словом, у вас возражений нет, если я отдохну в вашем селе? Паспорт у меня в порядке…
– Не нужен мне ваш паспорт. Отдыхайте на здоровье. Вы что, художник? – Председатель кивнул на этюдник.
– Так, для себя.
– Я понимаю, что не на базар. Для выставки?
Приезжий улыбнулся, и улыбка его вспыхнула ясным золотом вставных зубов.
– Для выставки – это уже не для себя. – Ему нравилось отвечать на вопросы. Наверно, он с удовольствием отвечал бы даже на самые глупые.
– Для чего же тогда рисовать?
– Для души. Вот я стою перед деревом, положим, рисую – и понимаю: это глупо. Меня это успокаивает, я отдыхаю. То есть я с удовольствием убеждаюсь, что дерево, которое я возымел желание перенести на картон, никогда не будет деревом…
– Но есть же – умеют.
– Никто не умеет.
«Здорово поддавши, но держится хорошо», – отметил председатель.
– М-да…
– Вы не подскажете, у кого бы я мог пока пожить? Пару недель, не больше.
Председатель подумал… Пока соображал, успел отметить прекрасный костюм художника, золотые зубы, седину его, умение держаться.
– Пожить-то? Если, допустим, у Синкиных? Дом большой, люди приветливые… Он у нас главным инженером работает в эртээсе… Дом-то как раз над рекой, там прямо с крыльца рисовать можно.
– Прекрасно!
– Только, знаете, он насчет этого – не любитель. Выпивает, конечно, по праздникам, а так… это… не любитель.
– Да что вы, бог с вами! – воскликнул приезжий. – Это я ведь так – с дороги… Не побрит вот еще… – Он потрогал щетину на подбородке. – А так я – ни-ни! Тоже по праздникам: Первое января, Первое мая, Седьмое ноября, День шахтера, День железнодорожника…
– Ну, это само собой.
– Вы тоже в День железнодорожника?
Председатель засмеялся: ему нравился этот странный человек – наивный, простодушный и очень неглупый.
– У нас свой есть – День борозды. А вы что, железнодорожник?
– Да. Знаете, проектирую безмостовую систему железнодорожного сообщения.
– Как это – безмостовую?
– А так. Вот идет поезд – нормально, по рельсам. Впереди – река. А моста нет. Поезд идет полным ходом…
Председатель пошевелился в кресле.
– Ну?
– Что делает поезд? Он пла-авненько поднимается в воздух, перелетает, – приезжий показал рукой, – через реку, снова становится на рельсы и продолжает путь.
Председатель готов посмеяться вместе с приезжим, только ждет, чтоб тот пригласил.
– Представляете, какая экономия? – серьезно спрашивает приезжий.
– Это как же он, простите, перелетает? – Председатель всё готов посмеяться и знает, что сейчас они посмеются.
– Воздушная подушка! Паровоз пускает под себя мощную струю отработанного пара, вагоны делают то же самое – каждый под себя, – паровоз подает им пар по тормозным шлангам… Весь состав пла-авненько перелетает реченьку…
Председатель засмеялся; приезжий тоже озарил свое продолговатое лицо ясной золотой улыбкой."

Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу —
И то, что слышу, и то, что вижу,
Пишу в блокнотик впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь — издам книжонку

Про то, что, Ваня, Ваня, Ваня, Ваня,
мы с тобой в Париже
Нужны — как в бане
пассатижи.

Все эмигранты тут второго поколенья —
От них сплошные недоразуменья:
Они всё путают — и имя, и названья, —
И ты бы, Ваня, у них был — "Ванья".

А в общем, Ваня, Ваня, Ваня, Ваня,
мы с тобой в Париже
Нужны — как в русской бане
лыжи!

Я сам завёл с француженкою шашни,
Мои друзья теперь — и Пьер, и Жан.
И вот плевал я уже, Ваня, с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан!

Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.

Как горько было сердцу молодому,

Когда я уходил с отцовского двора,

Сказать прости родному дому!

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.

Как бьется сердце, горестно и громко,

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом

С своей уж ветхою котомкой!

И Бунин

И вот мне приснилось...

Я верил, я думал и свет мне блеснул наконец.
Создав, навсегда уступил меня року создатель. Я продан! Я больше не божий! Ушёл продавец
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.

Летящей горою за мною несётся Вчера,
А завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду... но когда-нибудь в в Бездну сорвётся гора
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.

И если я волей себе покоряю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновение,
И если я ведаю тайны - поэт, чародей,
Властитель сселенной - тем будет страшнее падение.

И вот мне приснилось, что сердце моё не болит,
Оно - колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае,
На пагоде пёстрой висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи....

А кроткая девушка в платье из жёлтых шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мысли, без слов,
Внимательно слушает лёгкие, лёгкие звоны.

Николай Гумилёв.

Мне все равно, как смотрят на меня в Париже, на Тибете или в Швеции, все люди для меня - одна семья... с характером-«балансом на трапеции»...))) Когда весь мир - театр, а ВСЕ - актеры... все-все.. и не одну играют роль, то пофиг, что там скажут в Амстердаме, когда я просто знаю, что в душе ---король...) И нет границ, ведь и земля и небо и плоскости бушующих морей, пока я ЗДЕСЬ, принадлежат без-бреж-но моему сердцу и душе моей....)

Здесь, под небом чужим, я - как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.
Сердце бьётся сильней, вижу птиц караваны,
В голубые края провожаю их я.

Вот всё ближе они и всё громче рыданья,
Словно скорбную весть мне они принесли.
Из какого же вы, из далёкого края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?

Холод, сумрак, туман, непогода и слякоть...
Вид унылых полей и печальной земли...
Ах, как сердце болит, как мне хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли!

Пронесутся они мимо скорбных распятий,
Мимо древних церквей и больших городов.
А вернутся они - им раскроют объятья
Дорогие края и Отчизна моя!