Целовались в парке – и страх стыда
трепетал, метался и гас.
Пусть текут прохожие, как вода,
изумленно глядя на нас:
положи мне голову вот сюда –
вот сюда, я спячу сейчас!
Аравийский запах твоих кудрей
и Кааба черных зрачков
говорили, кажется: ночь мудрей
очевидной толщи веков,
ночь сама прошепчет: "Бери скорей!"
Но я днем пылал, бестолков.
А когда темнело, то я немел,
замирал, не смел, не умел –
неумел, несмел: лишь пучок омел,
а не мрамор крепкий, не мел...
Все слова – лишь звонкая медь монет,
все писанья – ветер, прости.
Ничего на трепетном свете нет,
кроме сердца в тесной сети
смертоносной плоти: Творцу вослед
я могу рукой провести –
от ребра к бедру, миллионы лет
и все расы стиснуть в горсти!
Будапешский экспресс
Ах, мадьярочки-венгерки в коридоре, покурить,
вдруг растрепанные ветром, разрешите мне пройти
в тамбур, нежно протереться, расступитесь, дверь открыть,
пропустите, дайте!.. Сердце тесно бьется взаперти.
И как раз на повороте скоростном... С ума сойду!
Словно поезд падать набок начинает вместе с нами
в жаркий свитер грубошерстный... Всю дорогу на виду
круглый купол эстергомский сложно вертят за холмами.
Здравствуй, здравствуй, многословный, изворотливый Дунай
с яркой искоркой песочной в голубом, зеленом взоре!
В стекла дождь при солнце брызнет Зевсом в поисках Данай...
Ну конечно, это эти, это трио в коридоре...
Не туристская поездка, а какое-то шитье,
вышиванье. Обгоняем с ветерком второй автобус!
Детский сон из серпантина, золотое забытье -
словно школьный гладколобый, синеглазый крутишь глобус...
Так в раю, наверно, с нами разговаривать начнут
на одном из непонятных ослепительных наречий -
и внезапно осекутся. Но вот в эти пять секунд
словно Бог единый держит стебель общечеловечий.
Xансу Боланду
Нет, рана не была смертельной:
Бог взял голландского посла,
а дуэлянтов в жар постельный
волна злословья унесла.
(Давай кровавую разборку
переиграем в пять минут -
и новый мир, по Сведенборгу,
для Пушкина построим тут.)
Я вижу домик в Саардаме:
кровать, курящийся кальян
и нечто сказочное в раме -
о да, горячий Тициан! -
там зеркало для перламутра,
что с морионом заодно...
И, с петухами, входит утро
немой молочницей в окно.
Денек, как в Петербурге, хмурый -
и нет причины отплести
гнедую прядь от белокурой...
Он жив и счастлив! Не грусти.