Поэт, переводчик огромного масштаба Сергей ПЕТРОВ (7 апреля 1911—1988) —автор поэмы-мистерии «Азъ», поэм и стихотворений

О масштабах я бы не говорила, но довольно
самобытный переводчик, поэт.

Он изобрел особый поэтический жанр ― фугу,
он писал свои фуги авторучками,
а то и чернилами семи цветов –-
«каждый цвет соответствовал отдельному голосу»,
что вряд ли возможно воспроизвести при издании.

ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ СОБОР

На чухонском камне и трясине
бесновался царственный топор.
По монаршей дарственной Трезиний
прямо к небу выводил собор.

В Гаге, Копенгаге и в Стекольне
бомбардиру дикому Петру
тихо откликались колокольни,
стоя на предутреннем ветру.

И на грани ветхого рассвета
прямо в космос на какой-то съезд
ангел улетает, как ракета,
ставя на земном пространстве крест.

Сад

Написать на куртине бы лето!
И от солнца холст полосат.
Как в последней картине балета,
весь на сцену выходит сад.

От решетки и до калитки,
будто прыткие пастушки,
пораспрыгались маргаритки,
но прыжки их – лишь на вершки.

Ход подсолнухов одинаков:
тик да так они – так да тик!
Вьются в такт им юбочки маков,
жмутся нежно фижмы гвоздик.

И петуний китайские шляпки
закивали во все углы...
Свищут пеночки и оляпки,
и малиновки, и щеглы.

Георгины еще в покое,
а пионы уже трубят,
но как лебеди спят левкои,
Лоэнгрины белые спят.

В страсть кидаясь и в пыл шиповный,
разворачивают розы рты,
размалевывают, как поповны,
девы-мальвы свои мечты.

И звенит жемчугами франта,
и в зенит идет и в надир
голос – палевое бельканто,
гладиолус, тенор, Надир.

И статс-дамами астры встали
в перьях страусовых, и вот –
сам Прокофьев ведет из дали
королевских лилий гавот.

И от солнечного оркестра
расписной и зной и туман.
Машет палочкой Август-маэстро,
сумасшедший балетоман.

Нет, не в "Фаусте" заклинали
вас, цветы, именами менад –
это в летнем балетном финале
весь на сцену выходит сад.

Спас-Преображение

Я полюбил тебя за то, что ты нежна,
и вовсе не беда, что только штукатурка
тебе взамен белил, о тихая княжна,
боярышня моя, покорная Снегурка.

Что делать мне с моей любовью неученой?
Но видеть нежную фигурку не могу
иначе, нежели игрушкой на лугу,
обидной девочкой, Снегурочкой точеной.

Ты до крутых бровей легко набелена,
и у тебя лицо небесной недотроги,
и вот веселая лужайки пелена
весенним ковриком бежит тебе под ноги.

Дружок! И высоко ж ты вскинула кокошник,
глядясь, как в зеркало, в простор полунагой.
И, не желая жить земнее и роскошней,
ковер нескошенный не трогаешь ногой.

И чудится тебе: весна ушла далече,
а вече молодцев еще гудит в Кремле,
и своенравные ты вздергиваешь плечи
воздушной неженки, спустившейся к земле.

Иоанн Богослов на витке

Зеленый язычок от полуостровка,
поодаль робкие молельщицы-березки,
и храмик крохотный приподнят, как рука,
у воздуха и вод на чистом перекрестке.

Не куколь высится, а кроткий куполок —
то скитник молодой в хитоне полотняном
забрел неведомо зачем на островок
и проповедует и водам и полянам.

Он, на Господень мир руки не возлагая,
природы скудные благословит труды,
и вечной кажется та проповедь благая
весенней муравы, и солнца, и воды.

Переводы

Поль Верлен
Nevermore

Память, память! Что надо тебе? Улетала
Птица летняя, осень глядела устало,
Солнце луч однозвучный в дубравы метало
И, взрываясь от ветра, листва трепетала.

С глазу на глаз мечтая, бродили мы с ней,
Пряди мыслей вразлет, и фиалки нежней
Вдруг взглянула: "Какой же из прожитых дней
Всех дороже тебе?" – ее голос ясней

И светлее зари золотистой разлился.
Улыбаясь ей молча в ответ, я склонился
И руки поцелуем коснулся тогда.

– Сколько в первых цветах аромата и мая!
И как шепчет оно, это первое "да",
С милых губ осторожно и нежно слетая!

Райнер Мария Рильке
Из "Часослова"

Как в избушке сторож у окошка,
вертоград блюдя, не спит ночей,
так и я, Господь, Твоя сторожка,
ночь я, Господи, в ночи Твоей.

Виноградник, нива, день на страже,
старых яблонь полные сады
и смоковница, на камне даже
приносящая плоды.

Духовитые суки высоки.
И не спросишь, сторожу ли я.
Глубь Твоя взбегает в них, как соки,
на меня и капли не лия.