Поэт, переводчик, эссеист Павел АНТОКОЛЬСКИЙ (1 июля 1896—1978) — участник войны, автор поэмы «Сын» (о погибшем сыне),

Обожаю П. Антокольского и его творчество!

Встань, Прометей!

Встань, Прометей, комбинезон надень,
Возьми кресало гроз высокогорных!
Горит багряный жар в кузнечных горнах,
Твой тридцативековый трудодень.

Встань, Леонардо, свет зажги в ночи,
Оконце зарешеченное вытри
И в облаках, как на своей палитре,
Улыбку Моны-Лизы различи.

Встань, Чаплин! Встань, Эйнштейн! Встань, Пикассо!
Встань, Следующий! Всем пора родиться!
А вы, глупцы, хранители традиций,
Попавшие как белки в колесо,

Не принимайте чрезвычайных мер,
Не обсуждайте, свят он иль греховен,
Пока от горя не оглох Бетховен
И не ослеп от нищеты Гомер!

Все брезжит, брызжит, движется, течет,
И гибнет, за себя не беспокоясь.
Не создан эпос. Не исчерпан поиск.
Не подготовлен никакой отчет.

Мне снился накатанный шинами мокрый асфальт
Косматое море, конец путешествия, ветер
И девушка рядом. И осень. И стонущий альт
Какой-то сирены, какой-то последней на свете.

Мне снилось ненастье над палубным тентом, и пир
И хлопанье пробок, и хохот друзей. И не очень
Уже веселились. А всё-таки сон торопил
Вглядеться в него и почувствовать качество ночи!

И вот уже веса и контуров мы лишены
И наше свиданье – то самое первое в мире,
Которое вправе хотеть на земле тишины
И стоит, чтоб ради него города разгромили.

И чувствовал сон мой, что это его ремесло,
Что будет несчастен и всё потеряет навеки.
Он кончился сразу, едва на земле рассвело.
Бил пульс, как тупая машина, в смежённые веки.
-
Он сейчас не сорвиголова, не бретёр,
Как могло нам казаться по чьим-то запискам,
И в ответах не столь уже быстр и остёр
И не юн на таком расстоянии близком.

Это сильный, привыкший к труду человек,
Как арабский скакун уходившийся, в пене.
Глубока синева его выпуклых век.
Обожгло его горькие губы терпенье.

Да, терпенье. Свеча наплывает. Шандал
Неудобен и погнут. За окнами вьюга.
С малых лет он такой тишины поджидал
В дортуарах лицея, под звёздами юга,

На Кавказе, в Тавриде, в Молдавии там,
Где цыганом бродил или бредил о Ризнич.
Но не кинется старая грусть по следам
Заметённым. Ей нечего делать на тризне.

Все стихии легли, как овчарки, у ног
Эта ночь хороша для больших начинаний.
Кончен пир. Наконец человек одинок
Ни друзей, ни любовниц. Одна только няня.

Тишина. Тишина. На две тысячи вёрст
Ледяной каземат, ледяная империя.
Он в Михайловском. Хлеб его чёрен и чёрств.
Голубеют в стакане гусиные перья.

Нянька бедная, может быть, вправду права,
Что полжизни ухожено, за тридцать скоро.
В старой печке стреляют сухие дрова
Стонет вьюга в трубе, как из дикого хора
Заклинающий голос: "Вернись, оглянись!
Меня по снегу мчат, в Петропавловке морят.
Я как Терек, по кручам свергаемый вниз.
Я как вольная прозелень Чёрного моря".

Что поймёшь в этих звуках? Иль это в груди
Словно птица колотится в клетке? Иль снова
Ничего ещё не было, всё впереди?
Только б вырвать единственно нужное слово!

Только б вырвать! Из няниной сказки, из книг
Из пурги этой, из глубины равелина,
Где бессонный Рылеев к решётке приник,
Только б выхватить слово! И, будто бы глина,
Рухнут мокрыми комьями на черновик
Ликованье и горе, сменяя друг друга.
Он рассудит их спор. Он измлада привык
Мять, ломать и давить у гончарного круга.

И такая наступит тогда тишина,
Что за тысячи вёрст и в течение века
Дальше пушек и дальше набата слышна
Еле слышная, тайная мысль человека.
-
Вова! Я не опоздал! Ты слышишь?
Мы сегодня рядом встанем в строй.
Почему ты писем нам не пишешь
Ни отцу, ни матери с сестрой?

Вова! Ты рукой не в силах двинуть
Слёз не в силах с личика смахнуть
Голову не в силах запрокинуть
Глубже всеми лёгкими вздохнуть.

Почему в глазах твоих навеки
Только синий, синий, синий цвет?
Или сквозь обугленные веки
Не пробьётся никакой рассвет?

Видишь – вот сквозь вьющуюся зелень
Светлый дом в прохладе и в тени
Вот мосты над кручами расселин
Ты мечтал их строить. Вот они.

Чувствуешь ли ты, что в это утро
Будешь рядом с ней, плечо к плечу
С самой лучшей, с самой златокудрой,
С той, кого назвать я не хочу?

Слышишь, слышишь, слышишь канонаду?
Это наши к западу пошли.
Значит, наступленье. Значит, надо
Подыматься, встать с сырой земли.

И тогда из дали неоглядной
Из далёкой дали фронтовой,
Отвечает сын мой ненаглядный
С мёртвою горящей головой:

"Не зови меня, отец, не трогай,
Не зови меня о, не зови!
Мы идём нехоженой дорогой
Мы летим в пожарах и в крови.

Мы летим и бьём крылами в тучи
Боевые павшие друзья.
Так сплотился наш отряд летучий,
Что назад вернуться нам нельзя.

Я не знаю, будет ли свиданье
Знаю только, что не кончен бой.
Оба мы песчинки в мирозданье.
Больше мы не встретимся с тобой"