По теории Энштейна все относительно те предвзято?

Если Вы имеете в виду ЭЙнштейна, то он не о том говорил и писал ----а то, что Вы, вероятно, имеете в виду - релятивизм - ярко выражен у софистов Древней Греции и у современных постмодернистов.

Чтобы существовать в философии, быть признанным ею и просто считаться философом, необходим мировой масштаб, отсутствие которого остро переживаешь на фельдшерско-акушерском пункте села Пронькино Биробиджанского района с населением в 532 человека, почти все взрослые которого, когда не курят торкучую местную коноплю, трудятся в полеводческой бригаде «Заветы Фомича» . Возможно, сама потребность в философствовании объясняется скрытой под нею претензией на мировой масштаб, и могла бы рассматриваться психиатром как серьезная заявка на диагноз шизофрении. Когда скверный характер распугивает вокруг человека всех его друзей, а представление о выдающихся талантах оказывается единственным самообольщением, которое могло бы объяснить ему такую социальную изоляцию, философствование становится некоторого рода отдушиной, и ее эффект вызывается не столько находимой или отыскиваемой истиной, сколько кустарной психотерапией, исполненной в отношении себя самим больным. Впрочем, возможности современной психиатрической диагностики уже не оставили на планете ни одного психически здорового человека по ту сторону от сообщества психиатров. Смущение и даже тревога дюжинного ума, узнающего, что критерии морали и истины зыбки, нестерпимы ему, и, чтобы избежать этого мучительно плаванья в расплаве ценностей и истин, от принимает кажущееся ему единственно правильным решение отвергнуть путь, пролегающий через болотистый ад сомнений, и выйти на дорогу твердых религиозных догм и ясных житейских правил. Но на самом деле законы, которые кажутся незыблемыми, вовсе не так уж и тверды, и не имеют никакой исполнительной власти, скорее описывая статистическую закономерность, чем реальное поведение каждого участника описанных ими событий. Поэтому мир, если мы всмотримся в его картину на физическом уровне, окажется не таким уж и законопослушным в отношении казавшихся незыблемыми законов природы. И чем дальше развивается наука, тем меньше гладкого она обнаруживает в работе так называемых законов природы. Например, считавшаяся идеальным кругом, орбита Земли вскоре оказалась эллипсом, а потом и бугристым эллипсом, на котором наша планета прыгает, как на ухабистой проселочной дороге. Луна удаляется от Земли каждый год на 3,5 сантиметра. И так во всем – ничего постоянного, все – жидкое, текучее, изменчивое, даже сами законы, описывающие эту текучесть, оказываются жидкими. Элементарные частицы оказались не какими-то минимальными твердыми шариками, а событиями, главными участниками которых оказываются сами же события, происходящие даже не где-то, а вероятно где-то в пределах, ограниченных электронным облаком, которое является не столько материей, сколько областью вероятного события электрона. Прибавьте к этому, что и сами законы не имеют никакой стойкости, кроме стойкой тенденции меняться. Однако в такой мерцающей картине мира есть зерно привлекательного миросозерцания. Главное, она освобождает от ожидания исполнения обещаний, а это, пожалуй, главная свобода, дающая человеку не столько счастье, сколько спокойную уверенность самодостаточности. Такой человек уже не ждет, что дети станут опорой в его старости, или что жена навеки будет хранить ему верность, он не ждет постоянства от цен, государства, законов, политики, от друзей и подруг, и его позиция выгодно отличается от мировоззрения, считающего, что мир должен оставаться незыблемым и твердым, и исполнять свои законы, как данное честное обещание. Очарованный своим разочарованием, он становится любовником смерти, и осознает, что, раз весь мир достоин гибели, то достоин ее и он сам, и поэтому встречает ее с улыбкой друга. И он уже не ревнует, не взывает, не стенает, не рыдает, не ломает рук, как и не ломает никаких других комедий, и, хотя его участь кажется страшной влюбленным в любовь и оттого все еще обремененных ожиданием ответственности и честности людей, чувствует себя свободным, как пустельга в небе поздней осени, в боге, остывшем и разлюбившем любовь.