Почему епископы, вопреки своим убеждениям, пошли на компромисс с совестью и согласились с язычником Константином?

МНОГИЕ годы развитию идеи о том, что Иисус был Богом, оказывалось сильное сопротивление, которое основывалось на Библии. Стремясь покончить с разногласиями, римский император Константин созвал в Никею всех епископов. Приехала же на встречу только часть епископов, около 300 человек.
Константин не был христианином. Предполагают, что позднее он обратился в христианство, но крестился, лишь когда оказался на смертном одре. Генри Чадуик говорит о нем: «Как и его отец, Константин поклонялся Непобедимому Солнцу... его обращение нельзя рассматривать как результат внутреннего расположения... Он руководствовался военными соображениями. Он никогда до конца не понимал христианского учения, но был уверен, что победу в битве дарует Бог христиан» («The Early Church»).
Какую роль сыграл этот некрещеный император на соборе в Никее? В «Британской энциклопедии» говорится: «Константин сам председательствовал, активно руководил обсуждением и лично предложил... ключевую формулировку об отношении Христа к Богу в символе, который был принят на соборе, „[что Христос] одна сущность с Отцом“... Трепеща перед императором, епископы, за исключением только двоих, подписали символ, причем многие сделали это вопреки своему желанию».
Таким образом роль Константина была решающей. После двух месяцев ожесточенных религиозных споров этот языческий политик вмешался в спор и решил дело в пользу тех, кто утверждал, что Иисус — Бог. Но почему? Конечно же, не из-за каких-то библейских убеждений. «Константин практически ничего не понимал в вопросах греческого богословия»,— говорится в одной книге («A Short History of Christian Doctrine»). Что он понимал, так это то, что религиозные разделения угрожали его империи, и хотел объединить свои владения.
Тем не менее ни один из епископов, которые собрались в Никее, не говорил о Троице. Они вынесли решение только о природе Иисуса, но не о роли святого духа. Если бы Троица была ясной библейской истиной, то разве эти епископы не должны были бы предложить ее вниманию собора?