Певец-христианин с эстрады предлагает полюбить свою девушку всем остальным, разделить с ним его счастье.. Типа Наутилуса..

А кто этот певец? Официальный представитель Бога?! Истинный последователь Христа?! или равноапостольный великомученник?!
Зачем вообще такой большой кипиш из-за этого поднимать?! А? ))
Или может для начала потренироваться на котлетах и мухах?

Хорошая ли девушка ?

Я знаю эту девушку, но не ближе, чем знают в лицо. Она прекрасна как... – далее следует ряд образов, ассоциированных с достижениями культуры, искусства и литературы. Например, прекрасна, как мышь в зубах у кота, причем кот тоже входит в состав правой части сравнения. То есть, источником образа служит сам драматизм, а не его части, разделившиеся на поражение и победу, на страдание и наслаждение, на власть и безвластие, на бессилие и силу. В ее поработительно агрессивном присутствии я ощущаю себя невыразимо невыразительным. И, хотя обычно с самим собой я не скучаю, при ней я делаюсь до тошноты скучным даже себе. В ее присутствии мне невыносимо собственное присутствие. Хочется, как Homo habilis в присутствии Homo sapiens – замереть и умереть. Хочется вымирать, проиграв эволюцию. Хочется вымарать себя как ошибку. Это как бы любовь. Я понимаю: она лучше - у нее лучше получаются даже автопортреты. Я скучное убожество. Катастрофа раздавленной каракатицы. Унтерменш. Я должен вытанцевать нечто оригинальное, удивительное и забавное. Но я слонообразно топчусь, и в голове нет ничего, кроме отчаянной тупости. Меня терпят из жалости, что характеризует их с лучшей, так сказать, гуманистический стороны. Так таракана щадят не потому, что он мил, а потому что противно давить. Собственно, и неудивительно – любое превосходство агрессивно и сводится к реконструкции победителя и деструкции побежденного. Раны победителей заживают быстрее. Неудачники же покрываются неизлечимой нервной экземой и будут чесаться всю жизнь.

"Что я должен сделать, чтобы ты полюбила меня снова?"
«Ничего не делай. Лучше составь на меня завещание и сразу умри».

Я даже не стану писать, что он воспевает не девушку, а свое либидо, возбужденное девушкой. Это даже не гимны эрекции, воспевающие сами себя. Это поющие деньги, привлекающие песнями деньги, так что человек исключается из процесса как обременительная деталь. И в целом элегантный процесс вызовет эстетическое насыщение, как две струи золотистого пива, столкнувшись, образуют подобие герба вездесущего и всемерного упоения.

Трансцендентальный хрусталь застынет подобно памятнику отклонившемуся маятнику, и наиболее прозорливые из нас поймут, что любое дело можно сделать ответственно и безответственно. В итоге и в сущности, в сухом остатке и на краю все мы банальны, и мы хотим, чтобы пузырёк лопнул, болт был закручен, а диктатор был свергнут.

Мои тексты приятны, потому что расширяют синаптическую пластичность, и способность нейронов взаимодействовать по-другому кажется вам веселым развратом. Любой бал проистекает из идеи промискуитета. Бог предлагает тебе удовольствие, черт предлагает тебе грех. И кто из нас окажется благороден, тот и станет свежим номером, выбеленным к твоему приезду запахами резеды и уважением к президенту. Измена, предательство, надувательство, экономические фокусы на краю ойкумены ценны не тем, что выиграет негодяй №2 у негодяя №1, а как бы сами по себе, как процесс, который принято считать чем-то менее важным, чем его результат, но он-то как раз и важнее. Не так уж и важно, кто кого как убьет в конце пьесы, главное - драматизм, который вложит в нее Дхармист-17.

Уединение коллекционера вдали от песков, заметающих города, приглашает нас в сладкое время, когда коллекционер растворяется и становится коллекцией самого себя. Разум и благородство настолько совпадают, что одно заменяет другое, и ты понимаешь овраг, узбека в жалком празднике развешенной шавермы, и даже прощаешь слепнущую школьницу в круглых и тяжелых очках с ее взрезывающим как гнойная хирургия тойтерьером. Все тонет в прошлом, как свечные колодцы после мытья утопленного мотора, и мощность падает, и педаль газа проваливается в пустоту, да и сам ты проваливаешься в пустоту, если уж откровенно. К счастью, жалости уже нет.