Ментальность американцев и русских различна, и она в первую очередь исходит из разных схем основ государственности, если у них государство представляет собой некое публичное пространство, с вложенными в него общественными институтами, в котором представлены все общественные интересы и интересы всех слоёв общества и корпораций, этакое социальное учреждение, предназначенное для удовлетворения интересов и потребностей всех слоёв общества, то российское государство ему диаметрально противоположно. Российское государство - это в первую очередь аппарат принуждения, и строится как представительство себя, своей собственной (самодержавной) власти, в лице института чиновничества перед народом.
Государство в России – в первую очередь институт бюрократии, и этот механизм был запущен ещё при Петре Первом. Российское государство не строилось как публичное пространство, это был скорее военно-полевой лагерь, строительная площадка и полигон для чего-либо.
Причина, почему у нас не приживается американская ментальность, выраженная в американском выражении "не отстать от Джонсов", в том, что у нас изначально были другие психологические установки.
Согласно психологии американцев и прочей васповской торгашни, если у соседа есть, а у тебя нет - то это не означает, что ты лузер, это всего лишь означает, что сосед молодец, и в твоих силах изменить ситуацию, т е здоровая психология капитализма, которую на современном этапе идеологически охраняет современная модель неоконсерватизма, более динамично работающая схема, призванная заменить неэффективно работающую кейнсианскую модель.
НЕсмотря на то, что в современной постиндустриальной России за основу государственной идеологии тоже принята неоконсервативная васповская модель, российский консерватизм не работает, и причина именно в российской ментальности.
Изначально у нас собственность была в общине, "на миру", но на преуспевающего соседа смотрели как на мироеда, а на капиталиста как на эксплуататора, с развалом общины концепциями, изложенными Столыпиным, общество стало более мобильным, но разделилось на хозяев-антагонистов, кулаков, бедняков и середняков. Богатство соседа впервую очередь стало ассоциироваться с нечестно заработанным благом, что до середняка-крепкого хозяина, то он мог бы создать задел для здорового капитализма, но нивелирующая внутренняя политика в Советской России перечеркнула и этот задел.
Собственность в СССР если и была, то нивелированная применительно к общему уровню, и её статус был весьма условен.
В постсоветской России накопление первоначального капитала и дальнейшее обогащение происходило как правило нечестным путём, и как следствие - равняться на богатого соседа означает равняться на вора и хапугу и поступиться моральными принципами.
Именно поэтому в нашем российском политическом пространстве частная собственность и тот малый мир, в котором человек живёт, постоянно подвергается подчиняющему воздействию различных тотальных государственных интересов. Британский вариант традиционализма «мой дом – моя крепость» в условиях российских политических реалий просто не работает. Применительно же к российской ментальности и постсоветской действительности, мы имеем то, что можно обозначить как «нетрадиционалистский традиционализм» , т. е. готовность отказаться от своего блага ради чьего-то другого.
Этот нетрадиционалистский традиционализм перекрывает все пути роста русскому консерватизму как политическому движению, как идеологии, как философии политики. Ему просто нечем питаться: наверху беспрерывно проектирующая единороссовская или какая-либо сволочная власть, а внизу — безбытность.
Полагаю, о государственнной, политической, моральной и психологической подоплёке западной и российской моделей консерватизма более подробно Вас просветит статья В. Полякова "Пять парадоксов российского консерватизма.