Говорят, одной из причин поражения в Крымской войне (кроме отсутствия штуцеров), явилось воровство интендантов.

Главная причина поражения в Крымской войне - закосневшая в безделье бюрократия. Которая забила на развитие страны большой и толстый болт.
В результате русские войска при всём своём героизме и неплохой, в общем-то выучке, оказались на положении туземцев с копьями и луками перед европейцами с пушками и ружьями.
Вторая причина -распиздяйство так называемого верховного командования.
И третья - да. воровство.

В Севастополе негодование по поводу полнейшего безучастия и совершенной
негодности военного министра Долгорукова было всеобщим{33}. Пороха не хватало,
снаряды "опаздывали", в бастионах царил полуголодный режим; воровство военного
интендантства, при подозрительнейшем попустительстве Петербурга и кое-кого из
генералов в самом Крыму, дошло до каких-то буйных, гомерических размеров,
которых даже русская интендантская история не знала со времени кампании
1806-1807 гг. в Восточной Пруссии, а Долгоруков продолжал и в 1855 г. писать
французские интимные записочки Меншикову в таком, например, стиле: "мы все в
постоянной лихорадке от того, что делается в Крыму... нельзя достаточно
восхищаться героизмом войск... Да благословит бог их энергию и да спасет он наш
прекрасный полуостров... Когда же союзники истощат запас своих снарядов?..
Одиннадцать дней непрерывной бомбардировки - это ужасно... Ах, дорогой князь,
когда же мы с вами будем иметь хоть немного покоя? Вы не можете себе
представить, что я иногда испытываю. В жизни своей я не думал, что буду доведен
до моральных страданий, подобных тем, которые испытываю. Какая разница между
годами 53, 54 и 55-м - и теми годами, которые им предшествовали. Наша жизнь так
приятно протекала тогда (nous coulions si agréablement notre vie
alors!)"{34}
Такой лирикой занимались люди, в руках которых была участь армии, участь
Севастополя, безопасность России, военная честь русского имени. "Моральные
страдания" ничуть не мешали военному министру настойчиво покровительствовать
крупнейшим ворам в эполетах и без эполет, сидевшим, конечно, не в Севастополе,
а в более безопасных местах. Ничто не препятствовало ему также успокаивать себя
отрадными размышлениями о солдатах, героизм которых, следует надеяться, может
заменить им мясо, и кашу, и подметки, и порох, и снаряды.
Окончательно князь Василий Андреевич исцелился от одолевавших его деликатных
"моральных страданий", когда вскоре после падения Севастополя он благополучно и
с повышением в чине перешел на несравненно более спокойную должность шефа
жандармов и главного начальника III отделения. В этой должности, как известно,
он успешно организовал в свое время, между многим прочим, судебное убийство
Чернышевского и не покладая рук, не щадя уж на этот раз в самом деле своих сил,
боролся против освобождения крестьян, став вместе с графом Шуваловым во главе
крепостнической партии. [226]
Меншиков был умнее и если не чище, то брезгливее Долгорукова, но, конечно, и
военный министр и все те "мы", жизнь которых "протекала так приятно" в
окрестностях Зимнего дворца до 1853 г., были своими, родными, близкими для
Меншикова. А "боцман", "матрос" Нахимов, нищий инженер Тотлебен, худородные
Корнилов или Истомин были ему совершенно чужды и определенно неприятны. Общего
языка с ними он не только не нашел, но и не искал. Эти чуждые ему люди
сливались с той серой массой грязных и голодных матросов и солдат, с которой
Меншиков уже окончательно ровно ничего общего не имел и не хотел иметь.
Лично честный человек, Меншиков прекрасно знал, какая вакханалия воровства
происходит вокруг войны, знал, что солдаты либо часто недоедают, либо
отравляются заведомо негодными припасами. Знал и грабителей, даже изредка
называл их по фамилии, но не все ли равно? Грабителей так много, что не стоит и
возиться.

Читай Севастопольскую страду Серегева-Ценского, там всё описано.