Лаваш... есть о нем достойное литературное?

"(...) Именинный стол действительно изобиловал блюдами. Все было в восточном духе. Преобладала во всех видах баранина. Вместо хлеба лежал лаваш -- он заменял и салфетки.
Бестужев уже постиг все тонкости дербентской кухни и сразу различил: вот излюбленный, прославленный всеми поэтами чогме-кебаб. Глядя на него, вспоминалась поэтическая строка: "Сердце обратилось в кебаб от огорчения неразделенной любви". А вон громадная сковорода с глазастой, золотой яичницей -- нимру. Желтки собраны посредине, а белки обрамляют их, как бело-пенистый морской прибой окружает залитый солнцем остров. Нимру едят с кислым молоком -- дауга. Вот и оно -- в большой чашке -- кислое молоко, вареное со щавелем и горохом. (...)" Л. Раковский, "Жизни наперекор".

***

"Восторг курортного базара:
Соленья, перцы, мед, лаваш -
Набегу пылкого хазара
Я уподоблю выезд наш:
Давай сюда и то, и это,
вино, орехи, бастурму
Лилово-розового цвета
Форели, куры - все возьму.
Безумный запах киндзы, брынзы,
И брызги красного вина,
И взгляд мой, полный укоризны,
в ответ на цену: ну, цена! -
И остро-кислый сулугуни,
нежнейший, влажный, молодой.. .
весна, доверие к фортуне,
Густая синь над головой, -
О день весенний, Сочи праздный
в канун сезона, в месяц май,
И сладкий мир многообразный
Кричит тебе: запоминай!
Базарный гам, предвестье пира,
Балык в сиянье золотом
Янтарно-млеющего жира -
Давай! Расплатимся потом.
Мы были в радости и в силе,
Мы у судьбы урвали час,
нам можно все, за нас платили
И это был последний раз.

Вязанки репчатого лука,
Чурчхела, фрукты ни за грош.. .
Скажи "тот страждет высшей мукой,
Кто помнит счастье" - и соврешь:
Блажен, кому в глухую полночь,
зловонной бездны на краю,
найдется что еще припомнить:
Базар и молодость свою.
Вино неистовое, брызни!
Дразни, чурчхела, мушмула, -
все это было в нашей жизни,
А значит, наша жизнь была.
Когда сутулыми плечами
нам будет что приподнимать -
во мраке, в холоде, в печали
нам будет что припоминать. "Дм. Быков.

Сатеник Янтарная

"Армянский лаваш"

Мама, лаваш испеки мне армянский.
Мама, пусть будет он тонким и нежным,
Тесто в руках твоих – снег белоснежный.
Пусть и считается хлеб наш крестьянским.
Что понимают надутые снобы,
Пышный багет поедая на завтрак?
Что они вспомнят, холеные, завтра?
Может гастрит или язву от сдобы…
Мама, лаваш испеки и не думай –
Нет ничего восхитительней дома.
Здесь даже запахи, вкусы знакомы.
Здесь все проходит в живительных думах…
Мама, лаваш твой и брынзы кусочек –
Так выглядит счастье и детство родное,
Когда босоногою шла за водой я,
А ты всё пекла и пекла, мой дружочек…
Как я люблю тебя, мама, как верю,
Что еще долго ты будешь со мною,
Зелень нарвешь мне арцахской весною,
С сыром, с лавашем встретишь у двери…

http://4stor.ru/legendi/32020-legenda-lavash.html
Давным-давно и совсем недавно жили-были, были-жили мать и сын. Отца увела война и осталась в их тёмной хижине нужда, какой свет не видывал. Тогда и пошла мать Нагаша хлеб выпекать по дворам. Трудилась от зари дотемна, и платили ей люди за работу тем же – хлебом. А работа – тяжелее не бывает. Да и тонир – печь не простая! В земле она. Не глубокая, но широкая. И огонь на дне. И хлеб армянский, лаваш, особенный. Берут лепешку теста, раскатывают её в тонкий-претонкий лист, натягивают на длинную овальную подушку и только потом лепят на горячие щёки тонира. Так, один за другим, один за другим, лепят лаваш по кругу. И так же, вниз головой, окунаясь в жар тонира, поддевают готовый лаваш и подбрасывают в воздух. А после эти тёплые полотенца хлебов сушат на солнце. Потому и хранится лаваш долго – и неделю, и месяц, и полгода... Стоит кому-нибудь в деревне растопить тонир, как тянутся к нему всем миром, потому что в Армении, где лесов мало, где каждая хворостинка на счету, умеют беречь тепло.
Любил народ мать Нагаша за руки её – ловкие, чистые.
И всё равно жили мать с сыном в такой нищете, что ребёнка не во что было завернуть. В него и заворачивала мать сына. И был ему лаваш и одеяльцем, и едой...
А когда Нагаш подрос и встал на ноги, прогрыз он себе ворот, просунул голову, и стал лаваш ему рубашкой.
Так и жили они. Шли годы. Как-то раз, когда сели они обедать, спросил Нагаш:
– Мам, почему ты не завернёшь в хлеб сыра или зелени?
И ответила ему мать:
– Я, сынок, горести свои в него заворачиваю. С лавашом они почти съедобны.
Только рано мужают мальчики на армянской земле. Вскоре и Нагаш стал тяготиться детскими играми. И стал он замечать, как малы лоскуты полей на склонах гор. Что ни поле – не больше лаваша. И сказал он однажды матери:
– Давай помогу тебе...
– Не мужское это дело, сынок...
– Тогда пойду за лучшей долей, счастье искать...
– Человеку не только хлеб нужен. Иди и ты попытай...
Собрала мать сына в дальнюю дорогу и положила в его хурджин перемётный один-единственный лаваш – своё молчаливое напутствие.
Шёл Нагаш, шёл – через реки бурные, через горы высокие. Пришёл к роднику. А там овцы пасутся. Пастух на свирели играет.
– Здравствуй, человек, – говорит пастух, – куда путь держишь?
– За счастьем.
– А надо ли за ним ходить?.. Моё счастье вон оно – мои овцы.
Нагаш сел на траву, вынул лаваш, пастух достал сыр... Запили хлеб-сыр ключевой водой. Поднялся Нагаш и говорит пастуху:
– Твоё счастье медленно бредёт, а мое – кто знает где...
И протянул руку к своему хурджину. А на траве, куда просыпались крохи от их крестьянской еды, лежал нетронутый, целый, свежий лаваш.
Пока они завтракали, остаток материнского хлеба отрос.
Не веря своим глазам, сунул Нагаш хлеб свой в хурджин. А пастух, когда снова обрёл дар речи, ему и говорит:
– Куда ты, парень?! Счастье твоё, оно же в руках у тебя!..
Но Нагаш не слышал. Он молод был и за счастьем торопился. А лежал его путь через страну разбойников.
Шёл он, шёл, и теперь ему не давала покоя мысль, что хлеб у него не простой, а волшебный. Долго крепился, боясь поверить в чудо такое, да не выдержал: сел под деревом, достал свой лаваш, оторвал половину и с удивлением стал наблюдать, как растёт его хлеб, растёт... до прежних размеров.
Да не знал Нагаш, что не он один тем хлебом любовался. Выходит из-за дерева разбойник, смотрит на Нагаша, смотрит, будто хочет припомнить его лицо, и говорит:
– Так это ты тогда украл мой хлеб?! А ну верни! – и как выхватит саблю...
Нагаш от страха чуть язык не проглотил.
– В жизни я ничего не крал.
– Так ты ещё надо мной поиздеваться вздумал?! – взревел разбойник и бросился на парня.
Нагаш руку в хурджин запустил, а лаваш сам к руке пристал. Как щит. Рубит разбойник лаваш, а тот не рубится.
Затупил разбойник саблю свою, глаза на лоб вылезли, пот градом льёт... Устал, сел в дорожную пыль и как взмолится:
– Прости, парень, не от хорошей жизни вышел я на боль