Что о запретах и запретном в мировой литературе?

Как обходить запреты:

ЛЮБОВЬ НЕ КАРТОШКА

Арон Фарфурник застукал наследницу дочку
С голодранцем студентом Эпштейном:
Они целовались! Под сливой у старых качелей.
Арон, выгоняя Эпштейна, измял ему страшно сорочку,
Дочку запер в кладовку и долго сопел над бассейном,
Где плавали красные рыбки. «Несчастный капцан!» .

Что было! Эпштейна чуть-чуть не съели собаки,
Madame иссморкала от горя четыре платка,
А бурный Фарфурник разбил фамильный поднос.
Наутро очнулся. Разгладил бобровые баки,
Сел с женой на диван, втиснул руки в бока
И позвал от слез опухшую дочку.

Пилили, пилили, пилили, но дочка стояла как идол,
Смотрела в окно и скрипела, как злой попугай:
«Хочу за Эпштейна». — «Молчать!!! » — «Хо-чу за Эпштейна» .
Фарфурник подумал.. . вздохнул. Ни словом решенья не выдал,
Послал куда-то прислугу, а сам, как бугай,
Уставился тяжко в ковер. Дочку заперли в спальне.

Эпштейн-голодранец откликнулся быстро на зов:
Пришел, негодяй, закурил и расселся как дома.
Madame огорченно сморкается в пятый платок.
Ой, сколько она наплела удручающих слов:
«Сибирщик! Босяк! Лапацон! Свиная трахома!
Провокатор невиннейшей девушки, чистой как мак!.. »

«Ша... — начал Фарфурник. — Скажите, могли бы ли вы
Купить моей дочке хоть зонтик на ваши несчастные средства?
Галошу одну могли бы ли вы ей купить?! »
Зажглись в глазах у Эпштейна зловещие львы:
«Купить бы купил, да никто не оставил наследства» .
Со стенки папаша Фарфурника строго косится.

«Ага, молодой человек! Но я не нуждаюсь! Пусть так.
Кончайте ваш курс, положите диплом на столе
и венчайтесь —
Я тоже имею в груди не лягушку, а сердце.. .
Пускай хоть за утку выходит — лишь был бы
счастливый ваш брак.
Но раньше диплома, пусть гром вас убьет,
не встречайтесь.
Иначе я вам сломаю все руки и ноги! »

«Да, да... — сказала madame.— В дворянской бане
во вторник
Уже намекали довольно прозрачно про вас и про
Розу, —
Их счастье, что я из-за пара не видела, кто! »
Эпштейн поклялся, что будет жить как затворник,
Учел про себя Фарфурника злую угрозу
И вышел, взволнованным ухом ловя рыданья
из спальни.

Вечером, вечером сторож бил
В колотушку что есть силы!
Как шакал Эпштейн бродил
Под окошком Розы милой.
Лампа погасла, всхлипнуло окошко,
В раме — белое, нежное пятно.
Полез Эпштейн — любовь не картошка:
Гоните в дверь, ворвется в окно.

Заперли, заперли крепко двери,
Задвинули шкафом, чтоб было верней.
Эпштейн наклонился к Фарфурника дщери
И мучит губы больней и больней.. .

Ждать ли, ждать ли три года диплома?
Роза цветет — Эпштейн не дурак:
Соперник Поплавский имеет три дома
И тоже питает надежду на брак.. .

За дверью Фарфурник, уткнувшись в подушку,
Храпит баритоном, жена — дискантом.
Раскатисто сторож бубнит в колотушку,
И ночь неслышно обходит дом.

"Вослед за тем последует другой.
Хоть, кажется, все меры вплоть до лести
уж приняты, чтоб больше той рукой
нельзя было писать на этом месте.
Как в школьные года -- стирал до дыр.
Но ежедневно -- слышишь голос строгий;
уже на свете есть какой-то мир,
который не боится тавтологий.
Теперь и я прижал лицо к окну.
О страхе том, что гнал меня из комнат,
недостает величия припомнить:
продернутая нить сквозь тишину.
Звонки, звонки. Один другому вслед.
Под окнами толпа, огней смешенье.. .
Все так же смутно там, как ощущенье,
что жизнь короче на один запрет. " И. Бродский, "Телефонная песнь".

***

"(...) Злорадно они ушибали
Того, кто доверился им.
Так все очутились в опале,
Что было правдиво-святым.

И впрямь! для чего людям святость?
Для святости - анахорет!
На подвиги, боль и распятость
Отныне наложен запрет.

И вряд ли при том современно
Уверовать им в интеллект.
И в Бога. Удел их - надменно
Идти мимо "разных нам сект"...

И вот, под влиянием моды,
Святое отринувшей все,
На модных ходулях "комоды"
Вдруг круг завели в колесе.

Как следствие чуши и вздора -
Неистово вверглись в войну.
Воскресли Содом и Гоморра,
Покаранные в старину. (...) " И. Северянин, "Поэза упадка".

***
"(...) -- Добились своего, --сказал Корнеев сквозь зубы, глядя на Модеста Матвеевича.
-- Разбазаривать не дам, --коротко ответил тот, засовывая во внутренний карман записную книжку.
-- Разбазаривать! --сказал Корнеев. --Плевать вам на все это. Вас отчетность беспокоит. Лишнюю графу вводить неохота.
-- Вы это прекратите, --сказал непреклонный Модест Матвеевич. --Мы еще назначим комиссию и посмотрим, не повреждена ли реликвия.. .
-- Инвентарный номер одиннадцать двадцать три, --вполголоса добавил Роман.
-- В таком вот аксепте, --величественно произнес Модест Матвеевич, повернулся и увидел меня.
-- А вы что здесь делаете? --осведомился он. --Почему это вы здесь спите?
-- Я.. . --начал я.
-- Вы спали на диване, --провозгласил ледяным тоном Модест, сверля меня взглядом контрразведчика. --Вам известно, что это прибор?
-- Нет, --сказал я. --То есть теперь известно, конечно.
-- Модест Матвеевич! --воскликнул горбоносый Роман. --Это же наш новый программист, Саша Привалов!
-- А почему он здесь спит? Почему не в общежитии?
-- Он еще не зачислен, --сказал Роман, обнимая меня за талию.
-- Тем более!
-- Значит, пусть спит на улице? --злобно спросил Корнеев.
-- Вы это прекратите, --сказал Модест. --Есть общежитие, есть гостиница, а здесь музей, госучреждение. Если все будут спать в музеях.. . Вы откуда?
-- Из Ленинграда, --сказал я мрачно.
-- Вот если я приеду в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?
-- Пожалуйста, --сказал я, пожимая плечами. (...)" Бр. Стругацкие, "Понедельник.. "