Игра в бисер. Скороговорки 3.

...— Приступим, — сказал замполит. Артисты достали из карманов мятые листки. — Роли должны быть выучены к среде. Затем Хуриев поднял руку: — Довожу основную мысль. Центральная линия пьесы — борьба между чувством и долгом. Товарищ Дзержинский, пренебрегая недугом, отдает всего себя революции. Товарищ Ленин настоятельно рекомендует ему поехать в отпуск. Дзержинский категорически отказывается....... Приступим. Итак, Дзержинский за работой… Цуриков, садитесь по левую руку… Заходит Владимир Ильич. В руках у него чемодан… Чемодана пока нет, используем футляр от гармошки. Держите… Итак, заходит Ленин. Начали! Гурин ухмыльнулся и бодро произнес: — Здрасьте, Феликс Эдмундович! (Он выговорил по-ленински — «здгасьте».) Цуриков почесал шею и хмуро ответил: — Здравствуйте. — Больше уважения, — подсказал замполит. — Здравствуйте, — чуть громче произнес Цуриков. — Знаете, Феликс Эдмундович, что у меня в руках? — Чемодан, Владимир Ильич. — А для чего он, вы знаете? — Отставить! — крикнул замполит. — Тут говорится: «Ленин с хитринкой» . Где же хитринка? Не вижу… — Будет, — заверил Гурин. Он вытянул руку с футляром и нагло подмигнул Дзержинскому. — Отлично, — сказал Хуриев, — продолжайте. «А для чего он, вы знаете?» — А для чего он, вы знаете? — Понятия не имею, — сказал Цуриков. — Без хамства, — снова вмешался замполит, — помягче. Перед вами — сам Ленин. Вождь мирового пролетариата… — Понятия не имею, — все так же хмуро сказал Цуриков. — Уже лучше. Продолжайте. Гурин снова подмигнул, еще развязнее. — Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно поехали отдыхать. Цуриков без усилий почесал лопатку. — Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры, буржуазные лазунчики… — Лазутчики, — поправил Хуриев, — дальше. — Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с товарищами посовещались и решили — вы должны отдохнуть. Говорю вам это как предсовнаркома… Тут неожиданно раздался женский вопль. Лебедева рыдала, уронив голову на скатерть. — В чем дело? — нервно спросил замполит. — Феликса жалко, — пояснила Тамара, — худой он, как глист. — Дистрофики как раз живучие, — неприязненно высказался Геша. — Перерыв, — объявил Хуриев.

« …Так было у меня во время поездки по Франции. Нам предстояло
посетить город Ареццо, в котором много лет провел Франческа Петрарка. Говорить
о нем, разумеется, должен был я. И я отменно приготовился к почти часу
автобусного повествования: три листа выписок о его биографии лежали у меня в
чемодане с самого отъезда. Я даже два его сонета переписал, чтоб иллюстрировать
историю пожизненной любви к Лауре. А когда настало мое время и уже я сел в
автобусе за микрофон, то обнаружил, что листочки взять я взял, но, к сожалению,
не о Петрарке. У меня там было много всяких заготовок, потому что я
старательный, ответственный и обязательный человек. А микрофон включил я машинально, за спиной моей уже повисло доброжелательное ожидающее молчание… .

"...Вот в такой как раз ситуации оказался и я. Хотя немного лучшей: помнил почему-то год рождения Петрарки. И его немедля сообщил. И вдохновение, рожденное безвыходным отчаянием, окутало меня благоуханной пеленой. Я с убежденностью сказал, что мы все, отъявленные и отпетые питомцы русской словесности, должны оценить в Петрарке не столько его сладкозвучные итальянские напевы, сколько то влияние, которое он оказал на русскую поэзию. Поэтому не буду я вдаваться в чахлые подробности его печальной жизни, а наглядно почитаю тех поэтов, которые впитали его дивные мотивы и напевы. После чего я принялся читать все, что помнил. Начал я почему-то с детских стихов Веры Инбер. После я стремительно и плавно перешел на Константина Симонова. Я когда-то знал разные стихи километрами. И сантиметров пять во мне осталось. Я завывал и наслаждался. Сашка Окунь мне потом сказал (из чистой зависти, конечно) , что я забывал называть авторов, ввиду чего автобус благодарно полагал, что это я сам пишу так разнообразно. И меня хватило на всю дорогу, вдалеке уже виднелся город. Мне похлопали, и я, еще пылая благородством вспомненных стихов, пошел на место. В нашей группе ехала одна ветхая и крайне образованная старушка. Она остановила меня и застенчиво сказала: – Замечательно! Вы только извините, Игорь, но, насколько я помню, Петрарка родился не в том году, что вы сказали… – Появились новые данные, – легко и снисходительно ответил я. Она кивнула с благодарностью. Я сел и выпил за удачу – у меня с собой, по счастью, было. Автобус уже стоял у почему-то конного памятника… . »

"Я думал, что он товарищ,
А он презренная тварь лишь. " Н. Глазков.

Десять тысяч - и всего один забег
остался.
В это время наш Бескудников Олег
зазнался.
Я, - говорит, - болен, бюллетеню, нету сил! -
и сгинул.
Вот наш тренер мне тогда и предложил
- беги, мол!
Я ж на длинной на дистанции помру -
не охну.
Пробегу, быть может, только первый круг -
и сдохну!
Но сурово эдак тренер мне -
мол, надо, Федя!
Главное дело, чтоб воля, говорит, была
к победе.
Воля волей, если сил невпроворот!
а я увлекся -
Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, -
и спекся.
Подвела меня - ведь я предупреждал! -
дыхалка.
Пробежал всего два круга и упал.. .
а жалко.
И наш тренер, экс- и вице-чемпион
ОРУДа,
Не пускать меня велел на стадион,
Иуда!
Ведь вчера мы только брали с ним с тоски
по "банке",
А сегодня он кричит: - Меняй коньки
на санки!
Жалко тренера - он тренер неплохой.. .
ну и бог с ним -
Я ведь нынче занимаюсь и борьбой
и боксом.
Не имею больше я на счет на свой
сомнений -
Все вдруг стали очень вежливы со мной -
и тренер.