Самую блистательную роль Любовь ОРЛОВА (11.02.1902–1975) сыграла в фильме «Цирк» (1936). По мотивам чьей пьесы он снят? +

«Цирк» — советский комедийный музыкальный художественный фильм, поставленный в 1936 году режиссёром Григорием Александровым по сценарию, основанному на пьесе Ильи Ильфа, Евгения Петрова и Валентина Катаева «Под куполом цирка» для Московского мюзик-холла. Авторы пьесы убрали свои имена из титров из-за несогласия с режиссёрской трактовкой.
Полное имя ребенка было Джеймс Ллойдович Паттерсон. Но дома все его называли Джимом, или, ласково, Джимка. Ведь будущему герою фильма "Цирк", ставшему известным на весь мир, едва исполнилось… два года. Позже он был принят в Нахимовское училище в городе Риге. Чернокожего парня, никогда и в глаза не видевшего моря, ожидала морская карьера. После Нахимовского он поступил в Ленинградское высшее военно-морское училище, стал офицером и, плавая по Северному морю на кораблях, на подводной лодке, начал писать стихи. Любовь к поэзии настолько захватила его, что он решил круто изменить свою судьбу. Появление в стенах Московского литературного института молодого, симпатичного, веселого негра многих шокировало. В 1963 году в издательстве "Молодая гвардия" вышла первая книжка стихов Д. Паттерсона: "Россия. Африка". Затем один за другим стали появляться его поэтические сборники: "Рождение ливня", "Взаимодействие", "Зимние ласточки", "Красная линия", "Залив Доброго начала", "Дыхание лиственницы".

Стихи его я не читала, но знаю, что Джим Паттерсон - сын художника-модельера Веры Араловой.
А Любовь Орлова невероятно нравится в фильме "Весна" - она там очень органична и совершенно не кривляется

Некоторые из последних стихотворений Джеймса Паттерсона

ХУДОЖНИЦА НАДЕЖДА БАБУРИНА
НА ОЗЕРЕ ИССЫК-КУЛЬ
Была естественной её игра,
Просторы неба были необъятны,
Блузон и шорты (а была жара)
Почти непроизвольно были сняты.
Песчаный пляж средневеково замер,
Загадочно уставясь на нее
Бесцветными змеиными глазами.
И желтизна песка и неба синь
Околдовали сочетаньем красок.
Она была одной из героинь
Непозабытых древних русских сказок.
Сказала мама:
– Все поэты странны.
Их древняя одолевает страсть.
Не следует ходить вам без охраны.
Поймите, Надя, могут вас украсть.
А Надя оглянулась мимолётно,
Как будто чистокровная княжна,
И не боясь, что приоткрылись бёдра,
Произнесла:
– Кому я тут нужна?
Воспринимая в шутку те слова,
Добавила:
– Откуда похитители?
А мама снова:
– Надя, я права.
Такого здесь, поди, сто лет не видели.
В разгаре лета полыхал июль.
И было всё не так уж обтекаемо.
И весь, как будто полчище Мамаево,
Притих ошеломлённый Иссык-Куль.
США, г. Вашингтон, 2014 г.

* * *
Николаю Беседину
Внешней мягкостью обрисован,
Строк умело вязавший снопы,
Был он яростно изрубцован
Поворотами трудной судьбы.
И влекла его скрытая тайна,
И метался в горячке, без сна,
Между грубою тягой комбайна
И мерцанием нежным зерна.
Постигая во всей её сложности
Жизнь и глядя в лицо грозе,
Но не ведая осторожности,
Он ступал босиком по росе.
Видел близкое птичье порханье,
Краски далей в себя вобрав.
Воплощалось его дыханье
В осторожные запахи трав.
("Джеймс Паттерсон - актер, подводник, поэт" Николай Беседин)

Стихи Джеймса Паттерсона

ПОСВЯЩЕНИЕ АКТРИСЕ
Был я мал во время киносъемки,
Было лишь чуть больше года мне.
И засвечено немало пленки,
Что поделать, по моей вине.
Сроки кинодублей протекали,
Каждый непосильней во сто крат.
Знаю ваши руки затекали,
Но воздушный эпизод отснят.
Я бы вам своей игрой помог
Будь тогда я хоть чуть-чуть постарше.
И согретый искренностью Вашей
Посвящаю Вам волненье строк.
Ваше мастерство и человечность
Были совершенны без прикрас.
Потому и замерцала вечность
В глубине рассветных Ваших глаз!

Я не помню себя,
Я не помню подробностей,
Я не помню избытка актерских способностей,
Но я помню, как что-то взволнованно пели
Две старушки у детской моей колыбели.
И склонились они надо мной, разнокожие,
В чем-то очень похожие и непохожие.

Я родился на Дорогомиловской,
в переулке первом Луговом.
Помню, как перед ребячьей вылазкой
собирались мы за древним рвом.
Небеса Москвы закат окрашивал
и манил объятый тишиной
близкий Китай-город детства нашего,
обнесённый старою стеной.
В летний день, всей грудью воздух впитывая,
точно с гребня вспененной волны,
чувство невесомости испытывая,
мы на мир смотрели, пацаны.
Лёгкая рассеивалась дымка,
И нам видно было со стены
то, что и Варварка, и Ильинка
кольцевой стеной обнесены.
К добрым львам у памятника Гоголю,
возлегавшим тут же, в двух шагах,
я питал привязанность особую.
Я сидел верхом на этих львах
И я помню, как в разгар зимы
(валенки большие, были кстати)
к пушкинскому дому на Арбате
подходили всей семьёю мы.
Был отец и строен, и подтянут,
в полушубке белом, как сугроб.
Я не знал, что дни иными станут
и оглохнут от авиабомб…
А пока заснеженная улочка
в годы предвоенные вела.
Улыбалась мама, как Снегурочка,
и такою юною была.
И дорожный постоянный спутник,
не раскрытый до поры ещё,
с масляными красками этюдник
у неё висел через плечо…
Детство незапамятное выдалось
(мы перед бедою рождены),
нам лицо Москвы родное виделось
с прозорливой высоты стены.
Там, у Третьяковского проезда,
ныне часть её сохранена.
Словно незабвенный образ детства
древняя московская стена.

Ранняя чахотка подточила
Балагура, деда моего.
Родину покинувший, отмеченную
Горечью лишений и обид,
Мой левша-отец в войну Отечественную
За страну советскую погиб.
Не рассказываю сказки я,
Только издавна, сдается мне,
Левая рука, как сталь дамасская,
У меня закалена в огне.

Я вижу, как сейчас,
Тот полдень солнечный,
Флаги майские на домах,
А на стуле китель полковничий
В дяди Лениных орденах.
Ордена на меня смотрели
Наяву и даже во сне.
Боевые флаги пестрели,
И Будённый скакал на коне
Шли на бреющем эскадрильи,
И рассеивалась завеса,
И ложился прямо под крылья
Город мужественный Одесса
За окном близорукие улочки,
Словно в павильоне для съёмок.
Небольшая комната. В тумбочке
Пара шпор и ремни постромок.
Дядя Лёня Там, за столом
Сосредоточенно делает записи
Приоткрыты на окнах жалюзи.
Вижу резкий брови излом.
Он – из времени легендарного,
Ему резкость суждений свойственна.
Адъютант командарма Павлова
И политсекретарь Подвойского
Сколько трудных дорог отмеренных
Было у него за спиною!
Он стоял на ногах простреленных,
Вечно тронутый сединою,
Он, с неправдою или с подлостью
Не мирящийся даже в малом
Прибалтийский песок горестный
Вдруг укрыл его покрывалом.
Помню глаз дяди Лениных вспышки,
Одного не успел он пусть
За него я в Новороссийске
Праху брата его поклонюсь.

Всё случалось поздно и рано:
Дизель барахлил, прожектор гас
И внезапно на меридиане
Выходил гирокомпас.
Спаренные датчики шалили,
Якорь-цепь не заползала в клюз
Или вдруг надоедало мили
Лагу-добряку мотать на ус
Безобидные на карте точки
Там, в открытом море, наяву
Превращались в якорные бочки,
Грозные, как мины на плаву
Но взрослели и мужали мы,
И светили нам обетованно
Проблесковые огни из тьмы
Что-то в нас росло, преображалось,
В жизненный входя меридиан.

Тут не викторина