Переулками, переходами
Мы бродили с друзьями по-двое.
Говорили о всякой всячине,
Все на свете переиначивали.
Тосковали о жизни праведной,
Толковали о Блоке, Нарбуте.
Рассуждали вокруг да около,
Темнота размышленьям способствовала.
А потом дорогами разными
Разошлись, разбрелись, растолкались мы,
Разошлись, расщепились на атомы,
А тогда-то, тогда-то, тогда-то мы -
Мы счастливыми были, умными,
Наша жизнь прошла переулками.
ПУШКИН ЛЕТОМ 1850 ГОДА
Смеркается. Сквозь пыльное стекло
Мгновенье виден очерк пешехода.
Прибило пыль, от сердца отлегло,
Московская июльская погода.
Все было - от Вольтера до Фурье.
Казалось градом, оказалось прахом.
И в сущности, важнее во дворе
Прислушаться к толкующим монахам.
Важнее на прогулке увидать,
Как баба кормит кур за колокольней,
И оправдать всю эту тишь да гладь,
Животное житье Первопрестольной.
О где ты, мой забытый детский друг?
А ты, другой, в котором отдаленье?
Нас нет. Давно распался тесный круг.
Мы стали на отдельные ступени
Перед судьбой. Мой друг, в счастливый год
Бродили мы, беседами пьянея.
Я здесь. Ты навсегда ушел вперед -
Когда еще я за тобой поспею!
А ты, певец, любезнейший собрат,
Ты, добровольный, как и я, изгнанник,
В дому похоронил Господен клад,
Сам выбрал кнут и отодвинул пряник -
Но прав ли в этом? Каждому под стать
Судьба распределяет благостыни.
И нарочито мучеником стать,
Ей-Богу, недостойная гордыня.
Нет, ты изгнанник не такой, как я:
Неведомо душе, себя изгрызшей,
Спасительное чувство бытия,
Что нечто простирается над крышей.
Я горя не искал, но пил сполна.
Оно само везде меня искало.
Я одинок, хотя со мной жена,
Которой никогда и не бывало.
Хотя со мной старинный крепкий друг.
Я одинок. Забыт и предан всеми.
Не знаю, время ли ушло из рук,
Или я сам покинул это время.
У времени ему присущий ход,
А у меня отдельное призванье.
Для нас двоих движение вперед
Ведет к различным сферам мирозданья.
И ты, мой друг, ко мне приходишь ты
Или к тому, каким я был когда-то,
Чтоб видеть под покровом нищеты
Невозвратимой юности собрата.
И даже странно, что я помню час,
Когда сердца для всех друзей открыты,
И доверительно ласкают нас
Нестрогие неверные хариты
И музы строгие. Но все прошло.
Как говорили прежде, миновалось.
И виден день сквозь пыльное стекло,
И нас самих на свете не осталось.
Я сам не я. Нелепый каламбур.
Немецкая лежит в июльском прахе.
За колокольней баба кормит кур,
И жалуются во дворе монахи.
Легко презреть знакомые черты.
Бесплоден ум, пронзительный и едкий.
Но как признать, что это всюду ты,
Бескрайний, прозаический и ветхий?
Боренье не к лицу моим годам,
Все принимаю на себя без гнева.
Нет выбора: я ветхий, но Адам,
Страна моя постылая, но Ева.
Над ней кричат все те же петухи
И тщетно с крыльев стряхивают лето.
А я пишу какие-то стихи
И сомневаюсь, да стихи ли это:
"Могила предваряет колыбель,
Она постель, и та опять постель,
Где сонный дух томится в ожиданье
Вновь обретенного существованья,
Чтобы замкнуться в позабытый вдруг
Бессмертия нерасторжимый круг"
1960-е
ЭВОЛЮЦИЯ
Когда волнуется народ,
Кляня традиции и власти,
И хочет собственный живот
Публично разодрать на части,
Припомните игру страстей
И вольности последний выдох,
Когда в имении Ферней
Руссо мечтал о троглодитах,
Что-де с дубинкою в руке
В его родительской Лозанне
Вздохнут о голубом цветке
Смиренномудрые пейзане.
Руссо обдумал новый том,
Перо испробовал о палец,
А в это время за кустом
Уже стоял неандерталец.
Философ подбирал слова,
Дикарь в кустах жевал травинку.
Писатель вывел букву А,
Его герой занес дубинку.
Потом он рылся в сундуках,
Явив находчивость и смелость,
И это в гаснущих зрачках
Зачем-то вдруг запечатлелось.
Дрожи, хранительная тьма!
Вторгайся, свет бесцеремонный!
Философичная страна
Отплясывает кроманьону..
1967
Переводчик стихов Р. Фроста, Д. Джойса, Т. Элиота и др.