От того, сколько ты простоишь у окна
И просмотришь мне вслед из окна,
Не зависят из будущих бед ни одна,
Из грядущих обид ни одна.
Так зачем же мне знать, грея ветер щекой,
Что к стеклу прижимаясь щекой,
Из-под самых небес ты мне машешь рукой,
Просто машешь и машешь рукой?
Колокольчик с Бонапартом
...И столбик с куклой (только медной),
Скрестившей руки на груди,
Такой величественно-бедной,
Что, право, хоть и не гляди...
При треуголке, шпаге, ленте
И непременном сюртуке
Стоит себе на постаменте
Резная ручка на звонке.
Как будто бы и впрямь не зная,
Что стерся взгляд и даже нос,
Что под ногами Дар Валдая,
А не монмартровский откос,
Что можно взять за треуголку
И язычком о купол бить...
А надоест – сослать на полку...
Умели ж предки не любить!
Необходимо у капрала
Отнять полмира. А потом
Необходимо из металла
Соорудить его шутом.
Пусть Бонька позовет Глафиру.
Пусть громче позовет, злодей!
И венценосный чудодей
Гремит на целую квартиру.
Картотека Пушкинского Дома
Пристрастье к собственным корням.
А в картотеке свет нерезкий
И строго на ученых дам
Из рамы смотрит Модзалевский.
Расслаиваю букву "Ч"
При электрической свече.
Здесь век прошедший погребен,
В галантном шкапчике спрессован,
По именам перетасован,
Железный, стал бумажным он.
В благоговейной тишине
Идут чины, мундиры, лица,
Тмуторокани, две столицы...
И вдруг – ...зачем все это мне?
Зачем мне знать, что там, в начале,
Когда не знаю, что в конце?
Не знаю толком об отце,
О маме, и о той печали,
Проплывшей на твоем лице?
Резчиков переулок
Б. Ш. О.
А посредине тех пятидесятых
И я гулял на тех еще Арбатах.
Отцу по службе вышел перевод,
И вот в полуподвальной коммуналке
Не ведаю ни горя, ни хлопот.
В дверном проеме подрастают риски.
Сосу свои московские ириски,
Здороваюсь с соседями чужими,
Сместилось что-то в паспортном режиме.
Заходит дядя-милиционер,
Но стоптан снег на мартовский манер.
Какие времена вокруг и возле!
Потом пойму и осознаю после
Поленницу в поленовском дворе,
Уложенную, может быть, Глазковым,
А мне четыре, и на той заре
Дружу с Барто, Чуковским, Михалковым.
Но излученья лирики тех лет –
Еще неназванный, уже нездешний свет.
С украинского
(Из Лины Костенко)
Над срубом монастырского колодца
Алеет осень гроздьями рябин.
Придет черница и над ним нагнется.
И зачерпнет из голубых глубин.
Посмотрит – из-под куколя прольется
Земной печали отрешенный свет...
Чудной народец – эти стихотворцы.
Все им приснится то, чего и нет.
Приснится то, чему вовек не сбыться.
Внимай, по-детски ужас затая, –
На ободке серебряной криницы
Волнуются виденья бытия.
И целый свет – он брызгами дробится.
Дымок туманов в сумерках долин.
И влажный ковшик на краю криницы.
И гроздья порыжелые рябин.
Стихи к Ольге
Ничего еще не решено.
В сумраке серебряном над нами
Крутится судеб веретено.
Ангелы качают головами.
Моему с твоим поводырем
Стоит объясниться нелукаво.
Смотрят: оборвем, не оборвем?
И вмешаться не имеют права.
Тишина межзвездная густа.
Пахнет вечность книжным переплетом
И колышет детские уста
И молитвою, и устным счетом.
--
А ты – письмо из юности моей,
Дошедшее без адреса и марки,
И только почерк тверже и смелей,
И слог ребячлив, и чернила ярки,
Всё набело, и ни одной помарки,
А прочитать – не хватит жизни всей.
--
Паришь ангелочком фарфоровым,
Обиженной букой глядишь,
Стращаешь недевичьим норовом,
Воробышек, мамин глупыш.
И ежеминутно прощаешься,
Когда остаемся вдвоем,
И в сердце моем не вмещаешься,
А все разрастаешься в нем.
"Ничто не вечно под луной"-зерно отравы... Мы, веря в это всей душой, конечно правы... Мы сами авторы, венцы... мы сами боги... И каждый-жнец... -своя судьба, свои дороги... Ведь, то в чем каждый убежден-всего лишь выбор... Жизнь или смерть, свет или тьма, быть или выбыть..." А. Чернов