Памяти Нонны Слепаковой
Чем длинней молчанье, тем для уместной речи
остается меньше цепких, живучих слов:
умирает память - споров, последней встречи,
холодка плиты с фамилией Слепаков.
И уходит страх, что слово растает дымом,
промерцав во мгле: все равно все твои слова,
как она сказала бы, - о себе любимом,
в ком она, как искра риска, еще жива.
Потому-то, может, нынче немного стыдно
проходной весны, робких выкриков про свое,
тех ее стихов, где во мгле ни души не видно,
и так манят те, где вдруг различишь ее.
Или в час, как стихнет друг твой зеленоглазый,
ощутишь, раскрыв про них, котов, ширпотреб,
как она боролась с пресной английской фразой,
соль души пуская в уплату за черный хлеб,
и кольнет, как вспомнишь, насколько ей было дело
до чужой любви, как ждала она вечных строк
от невечных чувств, и то изменить хотела,
что и Бог, поди, уже изменить не мог.
Телефонный номер не обведешь каймою,
но в узле сознания вычеркнут абонент.
Если что и можно тщиться забрать с собою
из того, что стало грудой цветов и лент,
то способность думать не только о том, что вечно
или символично, а прежде - о всех о нас,
кто пока что смертен; а память умрет, конечно,
и слова умрут, если их не сказать сейчас.
Шуберт
Откинув саван зимних странствий
И летаргического сна,
Над романтическим пространством
Тоскует Шубертом весна.
И снег ключом скрипичным тает;
И, льды вскрывая со щелчком,
Разливы чувств овладевают
Мятежно плачущим смычком.
Вишневой плотью сердце сжато,
И душу вновь щемит апрель,
И выпевает глуховато
Свою печаль виолончель.
Замах руки судьбу отвадит,
Мелодия растопит лед,
И царь лесной коня осадит,
И смерть над девушкой замрет.
Нет сил пропеть, поставить точку,
И вновь влекут потоки нот,
И дарит новую отсрочку
Повтор божественных длиннот.
Мир наливается плодами,
Готовясь вспарывать стручок.
Мотив весны плывет над нами,
Как жизнь, нанизан на смычок.
-----
Той, с которой живу, коротая зимы,
словно меря лыжами целину,
той, с которой весны так долго длимы,
что на вид сливаются все в одну,
той, с которой не написать портрета
близоруко - точней, без чьего лица
на холсте в пейзаж не заглянет лето, -
я еще не высказал ни словца.
Не скажу, пожалуй, его и ныне:
просто буду слышать, как каждый шаг
отдается говором рощ в пустыне
пробужденной лестницы... -нет, не так:
обнажу вишневую мякоть - чтобы
раскусив, как кость в глубине тверда,
окружить идею любви до гроба,
о которой с детства просил всегда,
плотью дней, то сладких, то вязко кислых,
и привычкой быть у тебя в долгу -
может быть, неоплатном во многих смыслах,
но который лишь я оплатить могу.
-----
...Идешь на берег озера с женой,
как будто возвращаясь из разведки.
Не тормошишь расспросами народ:
того гляди, ответ дадут на гэльском.
Палатку ставишь с ней, как ставил под
Петрозаводском, Каргополем, Вельском.
Под утро твердь глядит сквозь легкий пар
в такую гладь, что скалам бриться впору.
Встаем и мы, и между двух отар
по торной ленте снова лезем в гору.
И вновь внизу продолговатый лох
большую Землю связывает с малой.
Краснеет вереск. Зеленеет мох.
И этот вид - единственный, пожалуй,
который я как память берегу
о крае кельтов, чьи стада стотельчи
и чья черника там, на берегу,
почти как наша, разве что помельче.
Уильям Шекспир
Сонет 77
Глянь в зеркало, как блекнет красота,
Глянь на часы, как ты теряешь миг;
Коснись душою чистого листа,
И ты пополнишь лучшую из книг.
Морщины честно зеркало сочтет,
И вспомнишь ты гробниц отверстых вид,
А видя стрелок вороватый ход -
Что время втайне к вечности спешит.
Все то, что память не хранит сама,
Ты на пустой странице запиши:
Доверь ей нянчить отпрысков ума
И в них найдешь наследников души.
И каждый раз они, лишь бросишь взгляд,
Тебя и том сей вновь обогатят.