Когда ужасы ночи на крыльях тьмы спускаются до земли с последними лучами солнца, что делаете вы что бы спастись от тьмы?

Спроси лучше, что делает она, чтобы защититься от нас.

Защищаю своё поле ауры.

Спаточки иду...

сама от себя не спасаюсь)

ничего

Во тьме тоже есть своеобразная прелесть, при свете звезд не увидишь....:)))

включаю лампу ))

Приглашаю тьму зайти на огонёк и пропустить по рюмочке, хорошая беседа под закусочку и ужасам приятно.

Руки, измазанные солидолом, держат медузу, холодное желе, выбухающее между пальцев, масса аквалина, аквалоида, аквалена, прозрачного, как стеклянные часы из стеклянных деталей и хруста льдистых вафель апрельской Варшавы. Поезд отбудет сухо, оставив на рельсах отсутствие признака поезда, листья сныти, покрытые пылью, солидолом и железнодорожным дегтем. Пахнет шпалами. Полосатые будки. Мысли стрелочника о супе. Или неожиданно: о перкуссии в джазе Нового Орлеана. Геракл думал о русле, об Авгиевых конюшнях, об Авгиевом конюшенном, сметенным потоком русла, быстрый промельк революционеров, быстрее щелчка пистолета, осечка, осечка, выстрел из пистолета Стечкина. Я так устала от рек. Везде, повсюду реки! Реки влезают ко мне в рукава, реки влезают под веки, русла водопроводов, русла трассы М-9, троллейбусные русла, рассекшие город сырой биссектрисой на серые, дымящиеся половины. Русла судеб арбузных друзей и продрогших подруг, зябнущих на перекрестке с букетом мокрых цветов, вянущих в ужасе смерти. Я пробегаю по снегу, не оставляя следов. Я поднимаюсь в небо по лестнице из лучей, упавших сквозь дыры кроны, мне так тупо и жарко здесь, отключите отпетое лето, занавесьте мне сытое солнце в нелепых солнцезащитных очках, я устала от мусорных дней, от банановой кожуры, от крестов, от могил, от отгулов запальчивых фейерверков. Не лежать в голубом гамаке мне, тюль исторгается изнутри – сухая тряпичная рвота, пыльная тряпка задушит меня, если не вынуть – поспешно. Смешно. Это туман или слезы у меня на щеках? Или это я – капля на щеке тумана? Или это я – слеза на щеке у Вселенной? Поэт догоняет время, останавливает и выдавливает назад. Поэт продлевает жизнь, чтобы еще продлить жизнь, мы – купцы, мы торговцы, и рынок не закончится – ни вдали, ни вовеки. Даже там, где кричит Назаретский осел – всё еще рынок и рынок. Мы не знаем, выгоден ли обмен бытия на небытие. Даже здесь нужен смысл, даже здесь – а плюс б. Кто заплатит нам компенсацию за разбитую жизнь - в кассе, на грани политики, в банке за гранью истории, кто отыщет монету, упавшую в щель, когда цены поднимутся выше монет? Северный ветер утром назвал мне свое имя: Зивер Халанга. Он знает ответы. Он не обременен словами.

Тьма часть меня, мне нет нужды защищаться от неё...

Включаю свет.

пью чашку чая и ...в постель ...:)