почему людям так сложно согласиться что он не для всех хорош ?

иерархический и стадный инстинкт
неумение за себя постоять

отверженность от общества - сравнимо со страхом смерти

Хочется- быть нужным людям.

От непонимания причин.

Любой из нас не для всех хорош, поэтому и он не для всех хорош. Желательно это понимать, тогда все согласятся, что он таки не для всех хорош.

потому что собственная правота перевешивает.

Потому что каждый сам за себя.

Если бы его перестали дергать во сне и отстали бы от него, раны не то, чтобы заросли, он бы даже не догадался, что его ранили, так бы и думал, что его пасынкуют для обилия сочных плодов и сказочных пересказов в люстрах, звучащих от легких прикосновений проходящей под ними прислуги. Он слушал бы всхлипывание паркета, созерцал отзеркаленный зал, складывал бы кубики и мечтал о дворцах на картинках, и медленный карантин остановил его взгляд на изучении физики волн, потому что безвыходный остров ограничен непроходимой водой, и вода не ответит ему: она собеседница льда, водорослей и синтаксиса сети утонувшего рыболова. Сначала памятником на воде ему были скрещенные весла, потом они постепенно распались, и, казалось, забыли о нем, если бы вообще помнили что-нибудь.

Хорошая жизнь – это возвышенные страдания. Плохая жизнь – это низменные страдания, говорил Гельмгольц Гогенцоллерну, убедив незаметно, что жизнь – это страдания. Хотя почему? Здравствуйте, где я? Ты в юдоли страданий, ты в колыбели разума, ты в маленькой люльке, которая вырастет вместе с тобой и никогда не отпустит, а потом пирамида воронки потока воды глотком подхватит тебя стремлением к сраму вывороченного наизнанку разума, и ты будешь смотреть на себя как бы со стороны, пропуская сквозь пальцы каштановую поземку волос человека, разрешившего к себе прикасаться, потому что здесь это принято и считается, что приятно. Иногда. Когда это выгодно.

Потраченные литры дорог и возмущение котенка, который отсечет тебя шторой и гневно заснет, объявив одиночество. Мы так привыкли друг другу мешать, что мешаем даже самим себе, когда нам никто не мешает. В июльской пыли и сомнении всем довольного сомелье, колыхающегося у смоляного винограда в итальянском клубе, льются вялые беседы белоснежных теннисистов, и ветер проводит по их телам сети теней. И если бы каждая капель не сопровождалась сопелью и слоновым носом, они точно так же рассеивались бы в России, отчего бы и нет? Посмотри на колеса паровоза, скрепленные перемычками, разве они не целенаправленные дураки? И разве они не рождены для страданий?

Если нас кто-то и убьет, то это будут другие, даже если убить себя самого. А что? Люди опасны, в конечном счете мы потребляем друг друга и в конце смелой девочке голову откусывает безразлично зевающий лев. Это легко можно было предсказать, достаточно вспомнить притчу о водах.

Может, я и не человек, раз мне так удивительно хорошо под сенью беседующих теннисистов? Все можно объяснить инстинктом. Но чем объяснить инстинкт? Иногда умнику кажется, что лодка качнулась, небосвод накренился, камера потеряла классический горизонт, балансир зацепился и теперь громоздкие груды литературы превратятся в драгоценный хлам и сложатся в причудливые дворцы из стекла и воды внутри моей головы. В таком случае для бомбардировки будут высланы иерархические самолеты, чтобы сын мог продолжить безделье отца. Тогда важный, весь в орденах и отличиях, декорированный узорами наивысших ковров и отмеченный знаками удостоенного достоинства, империализм чопорным пинком отбросит с красной дорожки преклоненную падаль, не сумевшую за себя постоять.

О горе тебе, покатившаяся голова! Ты застынешь в холодном желе стадных инстинктов и будешь слезно молить своих палачей разделить с тобой твое одиночество. Хорошая жизнь – это возвышенные страдания. Плохая – низменные. Нас к этому приучили, потому что иначе бы не приручили. Когда правота перевешивает, шарик делает кувырок. Это нехорошо, что каждый сам за себя. Хорошо, когда все за меня.

Не знаю, может, я и не человек, но я понимаю это