Между любовью и ненавистью сотни попыток все изменить, но кто не любит, того не изменишь?

Верно, Людмила. Кто не любит, тот и не полюбит. Насильно мил не будешь, как бы не старался. Попытки тщетны и лучше прекратить поливать цветок, который не раскрывается.

даже кто любит, тоже не изменишь.. если сам не захочет

Я как юнец блуждающий в пути,
Мои дороги путаны, тернисты,
Порою трудно мне подчас идти
И страх оковывает мглистый...

Но есть волшебный у меня огонь,
Он предками заботливо хранился
И передан мне верующей рукой,
С тех пор со мной и он не изменился...

Огонь всё поглощающей любви,
Петь о которой я могу годами.
В ней отголосками слышны лишь соловьи,
В ней жизни всех, ушедших за веками.

Песчинка малая лечу в потоке вод.
К какому берегу меня прибьет волною,
С того в безмолвии смотрю на небосвод
И невозможное хочу постичь судьбою.

Есть книга Жизни и в ней всё сочетено
Слова и мысли, действия, поступки,
То, что в иные жизни мною вплетено
И как несла сосуд души я хрупкий.

Все это мысли но ответ один
Люби Любовь и Богом ты любим...

© 05.04.2022

Жизнь сложна и иногда её понятия парадоксальны.

Об этом не узнаешь, пока не сделаешь эти сотни попыток. Обычно мы сдаемся значительно раньше, и, как знать, может быть, зря .

Тебя (горбатого главаря, тирана, деспота =Деявола) только могила (Гроб Господний) исправит.
Мы «все» (Твоя едино-личная "У-краина", Твоя ох-рана, Твой почётный кара-ул) тебя похороним (в самой себе). Но сначала (как следует) помучаем (=изнасилуем, по твоей же просьбе - ради твоего же благо-получия - в твоих же интересах - для твоего же "счастья" - для твоей "смерти") - сделаем сотни попыток всё изменить. Но ведь того, кто не любит, того (="бога") не изменишь. "Баба Яга в тылу врага" (="смерть" ="святое" пустое место ="бог") не изменяет сама себе. "Ничего" - оно и есть "ничего" (и "ничего" не сделаешь, как ни пытайся).

«И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей.
Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет,
и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время.»

«Sit tibi terra levis, molliquetegaris harena, Ne tua non possint eruere ossa canes» (Пусть земля тебе будет пухом, мягко покрывает песок, чтобы собаки могли вырыть твои кости).
«...
Глеб Жеглов и Володя Шарапов
За столом засиделись не зря..
Глеб Жеглов и Володя Шарапов
Ловят банду и главаря!
Расцвела буйным цветом малина,
Разухабилсь разная тварь
Хлеба нет, а полно гуталина,
Да глумится горбатый главарь...»
«...
Мы, все трое, страшно любим ананасы. Мы рассматривали этикетку на банке. Мы вспоминали вкус ананасного сока. Мы улыбались друг другу, а Гаррис уже вооружился ложкой.
Оставалось найти консервный нож и открыть банку. Мы вытряхнули все из корзины. Мы вывернули саквояж, мы подняли доски, настланные на дне лодки. Мы перерыли все вещи и выбросили их на берег. Консервного ножа не было.
Тогда Гаррис попытался открыть банку карманным ножом, сломал нож и здорово порезался. Потом Джордж попытался открыть ее ножницами, изуродовал ножницы и чуть было не выколол себе глаз. Пока они перевязывали раны, я сделал попытку продырявить эту штуку острием багра, - багор соскользнул, я полетел за борт, в двухфутовый слой жидкой грязи, а целехонькая банка покатилась прочь и разбила чайную чашку.
Тогда мы все взбесились. Мы перенесли банку на берег, и Гаррис отправился в поле и отыскал здоровенный острый камень, а я вернулся в лодку и вытащил из нее мачту, а Джордж держал банку, а Гаррис наставил на нее камень острым концом, а я взял мачту, поднял ее высоко над головой и трахнул изо всех сил.
Соломенная шляпа - вот что спасло Джорджу жизнь. Он хранит ее (вернее, то, что от нее осталось) до сих пор, и в зимние вечера, когда дымят, трубки и приятели рассказывают друг другу нескончаемые истории о пережитых опасностях, Джордж приносит ее вниз, и пускает по рукам, и вновь и вновь излагает эту волнующую повесть, всякий раз пополняя ее новыми подробностями.
Гаррис отделался простой царапиной.
После этого я схватил банку и колотил по ней мачтой, пока не выбился из сил и не пришел в полное отчаяние, и тогда ею завладел Гаррис.
Мы расплющили эту банку в лепешку; потом мы сделали ее вновь квадратной; мы придавали ей самые удивительные геометрические формы, но пробить отверстие мы не могли. Тогда за дело взялся Джордж, и под его ударами она приняла такие причудливые, такие уродливые, такие мистически-жуткие очертания, что он испугался и бросил мачту. И мы, все трое, уселись на траве и уставились на банку.
Поперек ее верхнего донышка шла глубокая борозда, которая придавала ей сходство с ухмыляющейся рожей, и это привело нас в такую ярость, что Гаррис вскочил, схватил эту банку и со всего-размаху швырнул на самую середину реки; и когда она потонула, мы прохрипели ей вдогонку проклятия, сели в лодку, оттолкнулись от этого берега, и до самого Мэйденхеда нигде не останавливались...»

...не изменить тогда, когда утрачена значимость и вообще, человеческие отношения могут быть очень хрупкими.