Кто не умеет управлять языком своим тот подобен плывущему на лодке без вёсел! Согласны?

Да.
Вот,
и корабли,
как ни велики они
и как ни сильными ветрами носятся,
небольшим рулем направляются, куда хочет кормчий;
так и язык – небольшой член, но много делает.

А кто не знает, куда плыть, тому ни один ветер не будет попутным

зато мотор есть))

Первое соглашение с Духом - безупречность в словах.

Согласен. Хоть это и требует постоянного самоконтроля.

В русской литературе с древних времен сложилась крепкая и суровая традиция – говорить о том, что страшит человека в действительности. Мучительное умирание, тюрьма, каторга, сумасшедший дом, нищета, одиночество, жестокость, преступление, предательство, бюрократическая бессмыслица, социальный распад. «Смерть Ивана Ильича» и «Палата № 6». «Записки из Мертвого дома» и «Котлован» . «Голый год» и «Новые робинзоны» .

Сказочного, «заместительного» , дразнящего страха в «высокой» русской литературе очень мало. Эта традиция проявляется редкими прерывистыми стежками. Гоголь со «Страшной местью» , «Вием» и запрещенным цензурой «Кровавым бандуристом» . Алексей К. Толстой с повестями «Упырь» , «Семья вурдалака» и балладой «Волки» . Тургенев с его малоудачными мистическими опытами «Песнь торжествующей любви» и «Клара Милич» .

Вы скажете: лубок. А я отвечу: даже в «низовой» , лубочной литературе нет этого безопасного страха с привидениями и мертвецами, страха, бьющего читателя жуткой и веселой дрожью. Интеллигентные противники лубочных «побасулек» не уставали указывать гневным пальцем на повесть «Мертвец без гроба» и осуждать «элемент сверхъестественного, любовь ко всякой чертовщине» (Екатерина Некрасова «Народные книги в их 25-летней борьбе с лубочными изданиями» – Вятка, 1902, с. 51). Увы, сто лет спустя очевидно, что критики, выступившие в крестовый поход на лубочную литературу, не читали отвергаемое. В лубочной повести Валентина Волгина «Мертвец без гроба» нет ни оживающих мертвецов, ни чертовщины. Это трогательная, гуманная, коряво рассказанная история о русском солдате в турецком плену, который спас от грабителей и полюбил турчанку: «Как же ты заступился за меня, ведь ты, верно, не любишь наших? – Не любить мне их незачем; это уж такое дело; и у нас есть ваши пленные» («Мертвец без гроба» . Повесть Валентина Волгина. – М. , 1902, с. 24). При чем же тут «мертвец» ? Да еще «без гроба» ? Да для завлекательности. Лубочный сочинитель (загодя подавая пример нынешним изготовителям масслита) сначала изложил сюжет в книжке под названием «Турецкий пленный» , а потом, с минимальными переделками, выпустил под новым заглавием. А поскольку читатели тянутся не только к трогательным историям, но и к приятно-пугающим, со всякой чертовщиной, то на этикетке появился «мертвец» . Только на этикетке, но отнюдь не в тексте, потому что на страже стояла цензура, не пуская в массовую народную книгу «элемент сверхъестественного и любовь ко всякой чертовщине» . «Образованные» сословия жажду безопасного страха утоляли переводной литературой.. .
Эта насмешка убедительно свидетельствует о горячем стремлении публики к подобному чтению. Очень странно, что отечественная литература на читательский запрос не откликнулась. Почему? Это отдельная и большая тема. В немецкой, французской, в англо-американской литературе, как высокой, так и бульварной, – богатейший выбор «дрожи и ужасов» . А в русской – нет, нет и нет. В начале творческого пути в этой области пытался экспериментировать А. С. Грин. И один-единственный раз среди его ученических подражаний Амброзу Бирсу вдруг блеснула удача – рассказ «Ночью и днем» . Эффектный «ужастик» , уверенно нагнетающий напряжение на границе между мистикой и психопатологией. На крепкой философской подкладке. Да еще и написанный со всем стилистическим мастерством высокой прозы. Рискну сказать, что этот забытый рассказ 1915 года оказался и единственной удачей русской литературы ХХ века в жанре хоррора.

Особенно согласен, прочитав перлы твоего языка. Образумься

Безусловно, т. к. это из Библии.

Согласна.

Конечно.

Да это так, но молчание ценнее, а весла порой такие хрупкие...

Согласна, ибо говорят: язык мой - враг мой. И бывает - слова неизвестно куда заведут.