Абстракция - Умеют ли морские чудовища, твари небесные любить подобно Ихтиандру? см. А. Беляева.

Не знаю где, но не у нас,
Достопочтенный лорд Мидас,
С душой посредственной и низкой, -
Чтоб не упасть дорогой склизкой,
Ползком прополз в известный чин
И стал известный господин.
Еще два слова об Мидасе:
Он не хранил в своем запасе
Глубоких замыслов и дум;
Имел он не блестящий ум,
Душой не слишком был отважен;
Зато был сух, учтив и важен.
Льстецы героя моего,
Не зная, как хвалить его,
Провозгласить решились тонким.. .

Вот Хвостовой покровитель,
Вот холопская душа,
Просвещения губитель,
Покровитель Бантыша!
Напирайте, бога ради,
На него со всех сторон!
Не попробовать ли сзади?
Там всего слабее он.

Охотник до журнальной драки,
Сей усыпительный зоил
Разводит опиум чернил
Слюнею бешеной собаки.

Лихой товарищ наших дедов,
Он друг Венеры и пиров,
Он на обедах — бог обедов,
В своих садах — он бог садов.

Гринго пустился в путь вместе с криком чайки, он летел и летел, он разворачивался над фиолетовыми гладкими водами, нырял в волну и летел вновь, кричал над прибрежными утесами, кричал над фьордами, скользил вместе с прибоем и складывал свои белые крылья, неподвижно стоя на маленькой лапке как будто на века; он уходил вместе с белым медведем, он плыл среди вод, хватал серебристую рыбу и опять плыл и нырял, испытывая наслаждение от маленьких волн, подрагивавших на спине, и он постепенно исчез в паковых льдах, одинокий, царственный и белый, на века снега или на секунды кристалла; он играл и здесь и там, бежал вместе с Рани и растворялся в облаках, появлялся, вновь маленькой золотистой капелькой на краю листка. Они опрометью промчались через широты и долготы, розовые и голубые континенты и бесконечные леса трав с маленькой зеленой змейкой и светлячком, или где как раз рос изумрудный мох с тремя зернышками Солнца, похожий на спокойный бархат для неменяющихся времен года; либо они раскрыли свои глаза людей взглядом, который видит, и услышали еще в конце снегов и времен года этот шепот другой страны, позади всех стран и вскрик несуществующего утеса – этот никогда не бегавший бескрылый бег, не существовавшее наслаждение медведя или несуществующую золотистую каплю на краю травинки. Это прибой еще и еще.
И в одно прекрасное утро, в конце веков, не имеющих времени, или в которых заключено все время радости, в конце дней, не ведающих часов или признающих лишь секунды красоты, в конце бесчисленных жизней и маленьких зрачков всех цветов и всех наслаждений, Гринго взглянул на Рани, Рани взглянула на Гринго.
"Но где же, где это великое Солнце всех снегов, крик всех криков, слабое виртуозное журчание, которое шумит вместе со всеми прибоями, и ветер крыльев в конце крыльев? "
Они посмотрели на нечто, которого там не было.
Тогда, отворилась дверь в глубине их сердца, которое было сердцем мира всех маленьких зверюшек мира, дверь снега и тишины в спокойном царстве, настолько спокойном, что оно не шевелилось, настолько неподвижном, что оно было прозрачным и его не было видно, как воздух в воздухе или как улыбка в глубине взгляда.

– Ты звал меня, – произнес чей-то голос.
И этот голос, казалось, исходил из всех криков, всех шумов, всех прибоев, всей услышанной музыки и музыки, никогда не слыханной, как призыв в глубине призыва, как чайка в глубине ветра и шум всех непокоренных морей.
Гринго взглянул. Рани внезапно тоже взглянула, и они не увидели ничего.
– Я там, Я везде там, это Я кричу в глубине твоего сердца, это Я смотрю из глубины твоих глаз.
– Но я Тебя не вижу, – сказал Гринго.
– Но если бы ты Меня увидел, ты бы искал еще в другом месте, сверх того, что ты видишь. Я – это то что позади легкого ветра, я – это все то, что есть там.
Чего же ты хочешь, что же это?

– Но тогда это никогда не будет здесь, – заключил Гринго.
– Это здесь, это здесь, – произнес голос, – эта Душа красоты здесь, это то самое мгновение в глубинах времени.
Тогда Гринго и Рани склонились над этим мгновением, как над прозрачным бассейном, как над колодцем снега. Они влились в это мгновение всех времен, всех взглядов, всех слабых прибоев, которые, в совершенстве исполняя свою партию, виртуозно журчат и будут журчать каждой крошечной затерявшейся минуткой на кончике травинки, на краю крыла, в конце крика, который звенит и звенит над утесом, в конце "ничто", которое там: они скользнули в этот зов, они отправились в этот взгляд всех взглядов.

Это было то, что любило в глубине каждой крошечной секунды, как в глубине золотистых вечностей. Это "другое" было здесь, снежное время под бременем всех времен, невзгод или радостей, слабое подобие улыбки после всех мук, всех наслаждений, маленькое ничто, заполнившее все.. .
Гринго и Рани вступили в эту улыбку, и это было началом мира.. .

"(...) Если я покажусь, задрожите, упав на колени,
Назовете чудовищем, страхом разбавите кровь,
Вы умрете так скоро, но смерть ничего не изменит
Для того, кто не жил и не знал, что такое любовь.

Лишь один удивил, он стоял в стороне отрешенный,
Темноте отражалась в глазах его черным огнем,
И когда я к нему подошла, прошептал восхищенно:
- Ты прекрасней всего.. . Я люблю тебя.. .
-Что же, идем!

Я возьму тебя за руку в хитросплетенье густое
Гибких лоз и ветвей, и кореньев проникнем вдвоем,
Там, за кругом костров напою тебя терпким настоем,
Песней древнего леса - душистым зеленым вином. " О. Безлюдова, "Чудовище".

А в физике есть волны поперечные и продольные

некоторые виду птиц могут любить, любовь всего лишь мезанизм, который соеденяет родителей вместе только чтобы они вырастили спиногрыза, всё для выживания и размножения